Оставшись одна в этом великолепном доме, убранном так, как будто в нём, не покладая рук, трудились самые добрые на свете феи, миссис Кроул прежде всего пошла и хорошенько осмотрела себя с ног до головы — кстати, в том же самом зеркале, которое когда–то помогло Доналу сделать неприятное открытие о своей внешности. Но в отличие от Донала миссис Кроул осталась довольна всем, что увидела. Ей не понравился только цвет своего лица. Нужно будет немного поздороветь и поправиться, решила она про себя. Она была счастлива почти до боли. Снаружи был Висельный холм, тёмный, мёрзлый и жалкий, по которому она шагала лишь несколько часов назад, продрогшая, подавленная и погружённая в мрачные мысли, — чтобы попасть в тепло, великолепие и блаженный уют. Маленький сэр Гибби сделал из неё настоящую леди! Ах, если бы бедный сэр Джордж мог всё это увидеть и порадоваться вместе с ними!

Только одного недоставало миссис Кроул для того, чтобы её новый дом окончательно превратился в райский сад: перед сном ей страшно захотелось усесться возле очага и выпить стаканчик виски.

Только тут она впервые вспомнила про данное обещание и подписанное ею обязательство, и её передёрнуло — не от желания его нарушить, а от ужаса при мысли, что придётся его исполнять, причём безо всякой помощи. Да и кто ей поможет? Нет ничего проще, чем пойти и купить бутылку виски. Всего–то и надо, что добежать до знакомого переулка, где она когда–то держала свою лавочку и где, несмотря на все старания мистера Склейтера, до сих пор содержалось питейное заведение. В кармане старого платья лежала вся её дневная выручка. Да и кто об этом узнает? Вот когда сэр Гибби сам поселится в доме, у неё уже не будет возможности выпить тайком от него. А пока что надо воспользоваться оставшимся временем. Ей не нужно больше бояться, что она зайдёт слишком далеко: всё равно скоро придётся бросить выпивку окончательно и навсегда. Так почему бы не устроить себе одну–единственную последнюю вечеринку, чтобы как следует распрощаться со старым и добрым приятелем по имени Виски? Что бы она без него делала, ночуя в грязной придорожной канаве или стремительно несясь по волнам Даура на шатком плотике? Привычная жажда, как бес–искуситель притаившаяся возле её внутреннего уха, шептала ей всё это, дразня и маня её за собой.

Но тут у неё перед глазами встало лицо Гибби, и она подумала, как страшно он огорчится, обмани она его доверие. Как безвозвратно низко она готова была опуститься! И это после всего, что он для неё сделал! Нет, даже если виски покажется ей небесным блаженством, а неутолимая жажда — огненной геенной, она всё равно не станет этого делать. Миссис Кроул стремительно подошла к двери, заперла её, вынула ключ и положила его под Библию, из которой она недавно читала сэру Гибби. Может быть, она и могла бы найти для себя лучшее занятие, чем снова приняться разглядывать себя в зеркале, но в тот вечер это помогло ей отвлечься от мыслей о выпивке, и укладываясь в свою новую пышную постель, она оставалась не только трезвой, но и неосквернённой грехом куда хуже пьянства.

Когда через неделю сэр Гибби явился в свой дом, там его встретила честная женщина, сдержавшая своё обещание.

С тех пор, как Гибби вернулся в город, он лишь раз видел Джиневру — в церкви. Она выглядела такой бледной и печальной, что сердце его заныло от тоски и беспокойства. Может, она раскаялась в своём выборе? Наверное, она обещала выйти замуж за Фергюса, чтобы угодить отцу! Но если она выйдет за Донала, он, Гибби, сразу же подарит ей глашруахское поместье. Конечно, она получит его в любом случае, но, может, известие о таком подарке как–то повлияет на решение её отца? Однажды Гибби целый вечер ходил взад–вперёд под её окном, но из этого ничего не вышло. Он снова и снова поджидал её возле дома с того момента, когда на улице начинало смеркаться, и до того времени, когда пора было укладываться в постель, в отчаянной надежде хоть как–то с ней переговорить, но не увидел даже её тени на белой занавеске.

Как–то раз он подошёл к самой двери, но страх причинить ей неудовольствие начисто лишил его решимости, и вместо этого он ходил под её окнами до самого утра, но так никого и не увидел.

Постепенно Фергюс стал непременным условием того убогого счастья, на которое ещё был способен разорившийся лэрд. Главным образом, священник добился его расположения тем, что выказывал ему искреннее почтение и благожелательное внимание. Фергюс ничего не знал о бесчестных махинациях своего бывшего хозяина и считал, что из соображений верности и преданности должен сейчас проявлять к нему ещё большее уважение, чем прежде, когда тот владел фермой его отца. Это побуждение (родившееся из почтения, которое наши предки воздавали главе и отцу своего клана) приобрело вид слепого почитания любого аристократа или землевладельца, оказавшегося выше по положению, и нашло в Фергюсе своё полное выражение. Даже сейчас, осуществив свои высокие устремления и сделавшись известным и даже модным проповедником, Фергюс чувствовал себя польщённым, когда столь великий человек позволял ему сыграть с ним в триктрак или порезать для него цыплёнка, если его собственные руки, дрожащие не столько от старости, сколько от беспокойства и разочарования, не справлялись с ножом и вилкой. Лэрд уже начал рассказывать ему длинные истории из своей жизни и пил вдвое больше, чем год назад. Он дряхлел и опускался — и не только телесно.

Наконец Фергюс нашёл в себе мужество спросить у мистера Гэлбрайта, нельзя ли ему обратиться к мисс Гэлбрайт и просить её руки. Старик вздрогнул, потом смерил его уничижающим взглядом, прошептал «Наследница Глашруаха!», вспомнил истинное положение дел, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Фергюс, сидевший с другой стороны стола, выпрямился и ждал ответа, крепко сжимая в руках коробочку с игральными костями. Лэрд же размышлял: отклонив то, что никак нельзя было назвать честью, он тем самым откажется и от того, что несомненно является удобством: если священник исчезнет из его дома, с кем он будет проводить все эти длинные вечера? С другой стороны, приняв его в качестве зятя, он, наверное, сможет покинуть эту жалкую лачугу и переехать в пасторский дом возле церкви. А с точки зрения морали (то есть, с точки зрения общественного мнения) будет даже неплохо иметь зятем священнослужителя!

Мистер Гэлбрайт медленно поднялся со стула, открыл свои неспокойные глаза, чей мутный взгляд блуждал туда–сюда подобно лодкам на мятущемся море, и торжественно произнёс:

— Я разрешаю Вам это сделать, мистер Дафф.

Молодой священник поспешил к Джиневре, но в ответ получил лишь мягкое и грустное «нет». Он умолял её позволить ему через некоторое время вновь явиться к ней с предложением руки и сердца, но она решительно ему отказала. Правда, ей не удалось окончательно лишить надежды человека, который был о себе столь высокого мнения. Фергюс был рассержен и разочарован, но, поразмыслив о причинах её отказа, решил, что дело тут, скорее в ней, а не в нём самом, и потому продолжал свои вечерние визиты к её отцу. Лэрду он сказал, что пока не сумел добиться от мисс Гэлбрайт благосклонного ответа, но со временем надеется заслужить её полное расположение. Он не производил впечатление сокрушённого воздыхателя, продолжал сочинять цветистые проповеди, и чем привычнее становилась для него церковная кафедра, тем помпезнее и громогласнее звучали с неё его пышные речи.