Даром на белый свет?

Разве не знаешь ты

Горе людской бедноты?

Нет тебе дела до их маяты,

Нет в тебе сердца, нет!

Лучше с небес спустись,

Червей поищи, потрудись,

Деток своих покорми, не ленись!

Пользы с тебя ни на грош!

Надо жене помочь

Бедняжке одной невмочь.

Бьётся она весь день, всю ночь

А ты всё поёшь да поёшь!

Вниз хоть раз посмотри:

Видишь, идут косари?

Скосят твой луг до вечерней зари.

Как тогда будешь жить?

Спускайся скорей сюда,

Пока не пришла беда,

Пока не коснулась коса гнезда,

Не всё ж без забот парить!

Ты видно сошёл с ума А ну, как придёт зима?

Песни не сложишь, как хлеб, в закрома,

Будет тебе урок!

Видно, придётся ей,

Бедной жене твоей,

Трёпку тебе задать поскорей Может, и выйдет толк!

Жаворонок:

В заботливых ладонях

Гнездо моё лежит,

И серп его не тронет,

Но мимо просвистит.

Весельем небо дышит,

Мне ветер старый друг,

Я с ним парю и вижу,

Как дивно всё вокруг!

Моя простая песня

Летит к жене моей

И радостью небесной

Сердечко греет ей.

Здесь в небе так прекрасно!

Такая благодать!

Когда б ты мог подняться

И это увидать!

Покрыто сердце пылью,

Но руки рвутся ввысь.

Ты к солнцу, как на крыльях,

В молитве поднимись!

Человек:

Ты смело и cвободно,

Летя, звеня, паря,

Как внук седой Природы

В чертогах у Царя,

Поёшь, не зная страха,

О счастье и любви Моя простая птаха

С мелодией в крови.

Священник мой незнатный

Без ризы и венца,

С сердечком благодатным,

С восторгом без конца,

Поёшь ты в упоенье

И, как левиты встарь,

Возносишь всесожженье

На плотяной алтарь.

Хожу в тоске сердечной,

Вокруг туман и мгла,

А ты, пророк беспечный,

Взлетаешь выше зла.

Даётся мудрость туго,

Гордиться не с руки.

Возьми меня, пичуга,

К себе в ученики.

Ведь если ты так весел,

Беспечен и не пьян,

Тогда тебе известен

Бальзам от горьких ран.

За завесью унылой

Ты видишь тьмы конец,

Твоей достанет силы

На дюжину сердец.

И все твои собратья

Снуют то там, то тут,

Крылатой, звонкой ратью

Хвалу Ему поют,

Молве людской не внемлют,

Не сеют и не жнут,

Пока ничком на землю

Однажды не падут.

Прочитав стихи, сэр Гилберт и леди Гэлбрайт удалились и пошли в новую часть дома, где находились их комнаты и спальня. Проходя по мосту, Джиневра почти всегда бросала взгляд вниз и вверх вдоль пустого русла, виднеющегося в скале. Сегодня она, как обычно, остановилась и выглянула в окно. Внизу пересохшее русло выходило в широкую даурскую долину, вверху его перегораживал оползень, за которым, весело сверкая, бежал с горы ручей. Гибби показал на него. Джиневра с минуту смотрела вдаль и затем тяжело вздохнула. Он спросил её — теперь они разговаривали, скорее, как два духа, слившихся в одно; даже знаки и жесты были им порой уже не нужны, — почему она вздыхает, чего ей так не хватает.

— Только песенки моего ручейка, Гибби, — ответила она.

Тогда он вынул из кармана маленький пистолет и положил его ей на ладонь. Затем он открыл окно и знаками показал, что она должна выстрелить.

Джиневра никогда не стреляла из пистолета и немножко испугалась, но ей было бы стыдно не исполнить любую просьбу своего Гибби. Она подняла пистолет, рука её дрожала. Он накрыл её своей, и дрожь сразу утихла. Она нажала на курок и тут же выронила пистолет, пронзительно вскрикнув. Он дал ей знак внимательно прислушаться. Ещё секунда — и вдруг, как стократное эхо, раздался мощный грохот, скачущий с горы на гору, как гулкий, раскатистый гром. В следующее мгновение Джиневра увидела, что оползень со страшным шумом катится вниз по руслу, подпрыгивая и крутясь: это бурые от земли волны ручья, беснуясь от сумасшедшей радости, с ликующим кличем возвращались в своё родное русло. Джиневра смотрела на всё это, приоткрыв рот от изумления и радости, которая превратилась почти что в испуг, когда вода, как живая, с рёвом приблизилась к мосту и с размаху кинулась под него. Они обернулись и увидели, как ручей несётся дальше, спускаясь к Лорри по крутым уступам своего русла. Пока они смотрели ему вслед, комки земли в воде растаяли, волны прямо на глазах становились всё чище и чище, и через несколько минут под мостом текла, играя и танцуя, уже самая настоящая речка со светло–коричневой водой, прозрачной, как дымчатый горный хрусталь, и её неистовый рёв сменился нежным журчанием.

— Давай посмотрим на него из моей комнаты, Гибби! — сказала Джиневра.

Они поднялись в её башенку, выглянули из окна и стали смотреть на воду. Они смотрели на неё до тех пор, пока в сгустившихся сумерках волны стали уже почти неразличимыми для глаза и угадывались лишь по неясному и непрестанному движению.

— Мой старый добрый ручеёк! — сказала Джиневра. — Со своей старой доброй песенкой! Послушай, Гибби, он не забыл ни одной нотки и поёт совсем, как прежде. Ах, Гибби, какой чудесный подарок!

«Будь я ручьём вроде тебя», — запел Гибби, и Джиневра ясно услышала знакомые слова, хотя Гибби мог повторить лишь мелодию, найденную для них так много лет назад. Джиневра подошла и положила голову ему на грудь, тесно прижавшись к своему молчаливому мужу. Поверх её милой каштановой головки он смотрел в прохладную весеннюю ночь, сверкающую звёздами и испещрённую тенями от высоких гор. Его взгляд вскарабкался по ступеням Глашгара к одинокой вершине, живущей посреди Божьего света. И даже если на своём пути он не встретил ни одного привратника Небес, которого можно было увидеть человеческими глазами, то ему и не нужно было видеть ни прекрасных лестниц, ни сходящих по ним ангелов, ибо Тот, Кто лучше и больше всех ангелов на свете, был здесь, рядом с ними.

Конец