в углу, рядом — перебитая пополам гитара. И забитый ватой покрывшийся ржавчиной саксофон.

Картина тухнет в переходе на темноту.

***

Покосившаяся приоткрытая дверь в белый свет.

Серый Джонни с трубкой. За спиной — мощный Чёрный Фрэнки, обнимающий тощего Жёлтого Сэмми. Зелёная Нэнси чуть-чуть поодаль, прислонившаяся к косяку.

Маленький Белый держит лапку невысокой Лялечки. Они стоят спинами к товарищам. Уходят в заливку из ослепительно-яркого.

Последний кадр — обернувшийся Дрю, крупный план на его глубокие-глубокие, полные карие глаза. А в них, как в двух мутных зеркалах — улыбчивая и хитрая. Всё-таки скалящаяся, вильнувшая хвостом изящная зелёная кошка в аккуратную салатовую полоску: чуть-чуть у плеч, между вскинутых ушек на хохолке.

Контемп Белой Маски. Запись

Всё размытое, в ряби и лёгких помехах, полосках. Освещение то в синих, то в бежево-серых тонах.

Статичный кадр. Из-за ракурса ощущаемая просторной комната.

Обшарпанные розоватые обои. Край окна у левой стены. Там же, под подоконником, угадывается часть простой односпальной кровати. Высокая подушка у изголовья. Одна рука и вторая, обнимают её. Подушка так смята, как будто в неё упираются.

Едва слышный скрип половиц, фокус немного теряется, экран немного покачивает то в одну, то в другую сторону. Плавно опускается к полу, показывая раскиданные по паркету пачки серого «Вэста», синего «Бонда». Пластмассовые и стеклянные пустые бутылки «Хмельницкого».

Кадр опять в ряби и волнах: сильный поворот, быстрый. Среди размытого угадываются черты шкафа, дальше в фокусе зашторенное окно, подоконник белый. То самое окно над кроватью.

Камера плавно опускается.

Теперь в фокусе лежащая ничком, лицом в подушку голова с копной всклоченных чёрных волос.

Плавный спуск к тонкой шее, оттянутому воротнику, открывающему вид на расслабленные, разведённые плечи.

Руки лежащей подогнуты, отведены за подушку, обнимают её. Аккуратные и изящные.

Под одеждой едва угадываются спокойно сложенные лопатки. Спокойно, тихо то поднимающаяся, то опускающаяся спина.

Края футболки смяты-скомканы, лежат сильно выше оголённого верха худой поясницы. Запись фиксирует кожу, буквально натянутую на явственно-проступающие рёбра.

Плотно прилегающие к телу, обтягивающие фигурные бёдра джинсы.

Прямые ноги. Ступни в зелёных носках, пальцы то и дело сгибаются.

Камера вздрагивает, чуть покачивается, цепляя края смятых простыней вокруг сложенных вместе стоп. В кадре появляется тянущаяся к ним широкая светлая ладонь. Аккуратно касается верхнего края правого носка, чуть-чуть его поднимает. Открывает лодыжку.

Слышится мягкое, спокойное дыхание, шорох ткани.

Быстро приближающаяся белая простынь, гулкий стук и чёрный экран.

Всё ещё слышны тихие-тихие шорохи — и всё чёрное как будто плывёт, как если камеру двигают объективом к постели.

Скрип матраса. Новый гулкий стук где-то выше, лёгкий металлический лязг. Последовательность слабо-различимых звуков.

Прогибающаяся темнота. Вдавливающаяся темнота.

Опять шорохи. Возня. Трение.

***

«Раздеть — это не о том, чтобы показать, а про то, чтоб лишить защиты» — выбито, как эпиграф на плёнке.

***

Камера поднята над полом, хорошо цепляет пространство комнаты, хоть запись всё ещё фонит и идёт помехами.

Угол кровати по-прежнему в кадре, теперь ещё и видно отведённую оголённую, свисающую к полу по стянутой простыне женскую ногу.

Розовые, чуть обшарпанные обои на стенах. Приоткрытая дверца шкафа с зеркалом. Угадывается отражение части штатива.

Основное внимание в центр комнаты.

На небольшом вязаном коврике стоит человек.

Зелёные носки на широких, явно не по их размеру, ступнях. Покрывают их, как балетки.

Джинсы в обтяжку. Так стянуты, что по верхней пуговицы ширинки видно: едва, только чудом не рвутся.

С футболкой та же картина: она едва налазит на торс, полностью открывает живот, а рукава до того короткие, что, как будто и нет их вовсе.

Волосы человека пышные, светлые. Раскидистые, распущенные. Волнами-прядями стелются на плечи и за спину.

Лицо разобрать сложно, видны только отдельные детали: много ярких теней под глазами. Не менее яркая помада на пухлых губах. Щёки в накладном румянце.

Руки отведены за спину.

Он стоит, гордо закинул голову к потолку. Чуть-чуть качается из стороны в сторону. Похож на стебель, тронутый лёгким ветром.

Так проходит какое-то время. Картинка не меняется, только рябит полосками и помехами.

Человек опускает взгляд, теперь смотрит ровно в центр кадра. Его глаза слишком смазаны тенями и тушью. А вот яркие губы — там, да, читается спокойная, выверенная улыбка. Широкая.

Раз кивает. Ещё, и ещё. Нечасто, но методично, как будто отсчитывает слышимый только ему ритм.

Дальше — он поднимает руку, а сам — прогибается назад в спине так, что видны вытягивающиеся под грудь края футболки — и, из этого выпада, человек поворачивается левым боком. Картинно вытягивает перед собой ногу — и не то падает, не то ступает на прямой, продавливающийся носок.

Стоит на полушпагате. Тянется — и делает новый, такой же длинный, мягкий размеренный шаг.

Не выходит за края вязаного ковра, но — очерчивает его, описывает такими выпадами полный круг.

Снова становится лицом к камере, складывает руки ладонями перед собой. Отпускает невысокий поклон.

Запись прерывается чёрным экраном.

***

«Искусство — имитация смерти. Красота — это маска страха» — белые, рваные дрожащие надписи.

***

Человек в явно чужой для него одежде ходит кругами по комнате. На каждом шагу то и дело опускается на колено, вытягивается в длинном выпаде.

Огибает разбросанную тут и там пустую пластиковую и стеклянную тёмную тару, открытые пустые сигаретные пачки.

Замирает, встав в центре круга. Опять боком к камере, твёрдо стоит на колене.

Резко поворачивает голову точно в кадр. Вскидывает её гордо, так, что светлые пряди откидываются и встряхиваются, идут волнами.

Приставляет длинные тонкие пальцы рук к вискам. Поднимает голову к потолку — и медленно опускает к полу. При этом видно, что его глаза широко-широко раскрыты. Даже веки чуть-чуть дрожат, дёргаются. Но удерживается, чтоб не моргать — и не отводит пристального прямого взгляда от объектива.

Находясь в той же позе, прикрывает сложенными ладонями рот, а локти отводит чуть за себя вверх. Держит так, как будто это чужие руки. Характерно отводит голову, словно «этот кто-то» его оттаскивает. Немного покачивается. На лице угадываются черты напряжения. Также вздымаются плечи, стопы с силой упираются в продавливающийся под ними ковёр.

Под собственным натиском, человек медленно подаётся назад, прогибается, опять оголяя живот, часть груди. Медленно, боком опускается к полу, будто бы увядает. В то же время, синхронно с