Сводит, разводит плечи, как будто бы расслабляется.

Чуть-чуть ряби, опять разводы, полоски. Но запись не прерывается. Просто чуть-чуть сбоит, погружая помещение в лёгкие серые тона.

Человек на ковре снова ровно стоит на ногах, выпрямляется, держась по струнке, как будто бы под линейку.

Медленно, театрально вытягивает правую руку в сторону от себя. Поднимает колено левое — и мягко тянет всю ногу на уровень правой ладони. Дальше — снова возвращается в исходное положение, обращается прямой, вытянутой струной.

Замирает.

Его высокая голова нарочито медленно опускается набок, к немного поднятому плечу. Чуть встряхивается, откидывая за спину мешающуюся светлую прядь.

И чем ближе укрытая густым румянцем щека к открытой ключице, тем шире улыбка ярко-розовых полных губ.

Тем шире, больше поднимаются веки, едва ли не обнажая глазные яблоки. Именно в этой позе человек в чужой одежде и застывает. Не пристально, но пронзительно, прямо смотрит на направленный в него объектив. Не моргает.

Запись снова идёт чередой помех и чёрных, рваных полосок.

За ними — врывающийся в кадр трясущийся тёмный экран, наложенный на предыдущую композицию.

Переход в засветляющуюся белизну — и следующая за ней вспышка, как от старого фотоаппарата.

Картинка пропадает, оставляет на видео только беспорядочный, тихо гудящий, перебивающийся то серым, то сизым спокойный и безразличный, всё возрастающий белый шум.

Экран без титров и неровная рябь.

Спектрофилия

Ночной вкус. Третье лицо

Не каждую ночь, даже после катания на лодочке удовольствия, Мика может похвастаться тем, что ей удаётся быстро уснуть. Скорее напротив, куда чаще она просто лежит на спине, сложив руки поверх одеяла, и смотрит широко-распахнутыми глазами на пустой, укрытый слоем стелящейся темноты потолок.

Плотное одеяло давит грудь, вдавливает всё тело в мягкую перинистую поверхность матраса, а ноги всё ещё сводит остаточными приятными судорогами после выхода в озеро. Голова идёт кругом, и перед зрением то блики, то огоньки, мушки летающие, в квадратиках и полосочках. Ползут и ползут, то по дверце шкафа, то и сразу по потолку.

За каждую отвечать сложно, но как минимум в эту ночь скорый сон Мике точно не светит. Ей вообще сейчас ничего не светит: и свет отключён, и окно плотно зашторено. А гирлянд в её спальной отродясь не водилось. Даже по праздникам их здесь никто не развешивает. Так что темень тёмная и тяжёлый, глубокий вздох.

Мика пытается лечь удобней, закидывает обе руки под голову — но через подушку. И подушка пухом чуть-чуть прижимает, вдавливает в постель сложенные вместе ладони, облегает запястья.

Так засыпающая лежит какое-то время, чувствует приятную дрожь, мурашки, рябью бегающие по сосудам. Успокаивающее, мерное, оттягивающее чувство в раскинутых плечах.

Сковывающее чувство, забирающее.

За закрытым окном слышатся разные звуки: то постукивания, то поскрипывания. Машины всякие, трамваи последние. Какие-то процессы рабочие. Опять какие-то ветви на деревьях под ночь решили пилить.

Кто-то с кем-то общается, о чём-то переговаривается. Слов не слышно, только общее настроение, ноты, тональность общая. То ли женщина и мужчина, то ли две женщины, то ли двое мужчин. Мика не вслушивается в чужой диалог на улице за стеклом. Обрывками фразы редкие долетают. Откладываются на уровне верхней подкорки мыслей, там повторяются приглушённым эхом. Какие-то «Привет» и «Знаешь», «нам нужно … ещё», «туда». Не вслушивается, слова просто звучат, рассеянные по сознанию.

Приятная дрожь, холодок с запястий переползает к локтям, аккуратно оборачивает предплечья.

Мика думает о зиме. Воображает, как вот прямо сейчас лежит и покрывается коркой льда. Нехолодного льда, защищающего.

Она ждёт — и всё её тело как будто вытягивается. Поверхность постели, да сама она становятся безразмерными. Растворяющимися. Отходящими.

Слова, прочие заоконные звуки складываются в какую-то музыку. Сложно-угадываемую, больше осязаемую, различимую, слышимую на уровне мыслей мелодию. Ритм такой, немного с железками, чуть-чуть со скрипом. И стучит ещё что-то. Что-то явно стучит.

Одеяло уже не давит. Одеяло — это просто часть тела, как одежда, только ещё плотней.

«Да, привет», — отчётливо слышится за окном. Или всё-таки в мыслях?

Мика не двигается. И даже на потолок не смотрит. Звуки складываются в трели, похожие на пружины варганов, это всё больше напоминает растворяющееся пение.

Гулко складывается звучание, закладывается в уши. Губы и веки сомкнуты. Мика делает новый, высокий, глубокий вдох.

Над поясницей приятно теплеет, как отёк, или мягкий прилив — и расходящееся по сосудам, под рёбрами, искорками в ноги, к груди.

«Как там всё?» — женский голос, вопрос отчётливый выныривает из омута — но всё ещё очень размыто, давяще и погружающе. Чуть-чуть только бросил в дрожь, но не достаточно, чтобы вырваться. Или встряхнуться хотя бы.

Мика старается не думать, не вслушиваться в звукомузыку не то совсем у окна, не то всё же ближе. Она вообще какая-то неопределённая, эта музыка. Как шум какой-то… Колокола, вот. Сливающийся колокольный бой из самых недр бурлящих рек-улиц, густой, нарастающий, мерный, именно варганно-пружинистый.

Расходящиеся волны тепла от рёбер — и выше, и ниже.

Ладони и будто тянутся обратно под одеяло — и даже плечом так и тянет чуточку отвести. Или пальцем — но Мика не двигается. Решается на ещё один вдох. Всё-таки отвечает мышцам, пробует стянуть, приоткрыть стенки внутренние там, между ног. Но только так, чтоб не напрягаться. Совсем немного, именно как ответ на прихлынувшее тепло. Как ответ, да. Ответ. Ответ на прикосновение. Как если бы там положили ладонь, даже и через ткань одеяла. Сильную ладонь, мягкую, где тыльная сторона прижимается чуть-чуть выше кости, а пальцы, все вместе — складываются, где нужно. Вот там упор — а подушечкой — нажимает.

Выдыхает именно в этот момент, ещё и будто легонько приподнимается. Вперёд собой подаётся — и опускается под нажимом.

Лодочка чуть-чуть покачнулась.

Новое плавание? А почему нет?

Рука там такая хорошая… Пусть это будет Сашка. Да, почему и не Сашка-то? Она ведь точно такая же мягкая. Понимающая, аккуратная. Уверенная, когда нужно.

Уверенная…

Глаза Мики плотно закрыты. Её совсем немножко раскачивает, окутывает то приливами, то отливами.

Это даже не лодочка, а скорее… Качелька этакая? Что-то похожее, да. Как именно на качельке, и воздух ещё приятно продавливает живот. Голова идёт кругом.

Она плотно держится за поручни на качели, а вокруг — ночь, странный далёкий и близкий мерный звон колокола.

Она качается не сама. Открыла глаза, понимает,