С новым телом ничего не страшно.

Белая Вдова — зло. Она мешала тебе. Делала тебя неполноценным. Ты разделял её страх».

Инквизитор покачал головой:

«Да, ты прав, — ответил он мысленно. — Теперь мне уже ничего не страшно».

«Быть с ней, — продолжал Порождённый в записках, — быть хуже. Быть глупым. Не таким, как ты.

Она убила твою невесту. Я за неё отомстил...». (Пять лет спустя, да? Ну-ну).

«...знаю, долго. Но вы земные склонны хранить чувства. Никогда не поздно для мести.

Это было твоим желанием. Ты создавал грусть, чтобы кормить грустного призрака. Не для себя. И потому что скорбел по покойной.

Я хочу помочь тебе. Защитить тебя. Право смотрящего — наблюдать. Изучать. Но не вмешиваться. Ты вмешиваешься. Ты в опасности, потому что опасен.

С моей защитой тебя не тронут. Без меня нам всем будет грустно :с

Подумай о мёртвых котиках».

Инквизитор отложил бумаги, снова посмотрел на корчащийся кадавр перед ним.

— Это всё, что ты хочешь сказать?

Порождённый указал на самый низ листа.

«Делай, что хочешь. Помни о своём праве».

— Я тебя понял, — почти шёпотом сказал Инквизитор. — Ротти, взять.

До сегодняшнего вечера я думал, что мёртвые не умеют кричать. Белая кричала. Что до Порождённого — этот вопль, хочу я того, или нет, но, скорее всего, ещё не раз вернётся ко мне в кошмарах.

Лязг зубов, рваные чавкающие звуки, хриплый кашель, утробный вой — всё смешалось в одно мгновение.

Плоть наконец отделилась от кости.

Одного мига достаточно, чтобы вскрыть глотку.

Одной секунды — чтобы залить стены кровью.

Даже в полутьме, при свете фонаря, её было слишком много, чтобы не видеть, не чувствовать, не слышать зловонного запаха.

Порождённый не сопротивлялся. Не знаю, не успел ли он, правда ли был так слаб — но он умер. В этом нет никаких сомнений.

Сначала были вопли и звуки борьбы. Потом — осыпающийся прах. И треск. Сильный треск вдоль стен. Слишком понятный и очевидный.

Хорошо, что всё происходило на первом этаже, и здание любезно соизволило рушиться сверху вниз.

Инквизитор стоял на поляне в окружении дубов и осин. За спиной — дорога на лесополосу. Прямо — обрушенные камни, бетонные балки, стёкла, руины.

Роддом, в котором обитал Порождённый, рухнул вместе со смертью хозяина этой обителей скорби. Вместе с теми самыми трофейными ручками. С бесконечными записками.

С мыслями про мёртвых котят. С работой. Стабильностью. Жизнью.

Инквизитор стоял у трассы и курил, смотрел на тёмно-серое небо. К горлу подступил комок. Хотелось кашлять.

Победа оказалась настолько лёгкой, что не принесла ничего, кроме ещё большего ощущения пустоты.

Что будет дальше?

Дома — разбитое зеркало в память о любимой. Чуть дальше по дороге — разрушенный офис начальника. Впереди за чертой трассы — город, в котором он вырос. Куда он должен вернуться. С Лазаретом и Вихрево, с Чревкой и Тихим уголком. Дом с мостиком в тайну и приют отбитых. О некоторых уже упоминалось вскользь, про часть Ты уже знаешь.

Вдали угадался свет фар, гул мотора — родное такси, родное лицо.

Зяма выглядел хмуро, не смотрел в глаза. Да и Ксёндз не стремился к беседе.

— Куда тебя? — спросил леший. — Как обычно?

Не знать, куда хочешь, садясь к лешему — верная смерть. Всего на мгновение захотелось признать это вслух.

— «Зарница», — сухо ответил парень, назвав отель на окраине. — Побыстрее, сейчас едва ли час ночи.

— Полпервого, если быть точным.

— Ну и прекрасно. Вези, тут не далеко. Только давай без «Ушаночек», хочу лирики.

Зяма косо ухмыльнулся, порылся в кассетах.

В уши ударил очень нестройный риф, а потом — печальный баритон патлача-анархиста. Он пел про город, тихий, как сон. Про пыль и тягучесть, медленную речку, вода как стекло.

Где-то есть город, в котором тепло.

Где-то, но не здесь. Не сейчас.

Инквизитор возвращался в Хмаровск, и однорукий таксист-мертвяк — единственный его спутник в начале самой долгой ночи.