однако спустя мгновение, подняв глаза, он увидел на холме вместо уродливой Старухи самого себя.

Призрак, сменивший шкуру демон, или что там это могло быть еще – дерзко ухмыльнулся.

– Не так-то просто отделаться от Неведомых, – услыхал Конан свой собственный голос. Двойник поднял меч перед грудью – в излюбленную позицию самого Конана.

Еще мгновение – и мечи скрестились.

Конан очень быстро понял, что победить такого противника ему не под силу. Самые хитроумные выпады и обманные движения киммерийца с легкостью отражались его двойником, а вот удары лже-Конана отбивать с каждой секундой становилось все труднее и труднее.

Мир вокруг Конана странно менялся. Безжизненный пейзаж исчез; вместо него вокруг потянулись пещерные своды, у самых ног тускло поблескивала поверхность подземного озера, а рядом толпились странные низкорослые бородатые человечки. Двойник Конана внезапно исчез; бой прекратился, и только теперь киммериец с изумлением понял, что видит со стороны ту сцену в пещере гирканских гномов, когда он едва-едва не завладел всем огромным богатством этого племени… Да, все так и было – сейчас они со Сфандрой отправятся вместе с Алвари за лошадьми, а в это время… в это время гномы совершат что-то неописуемое, уйдут все вместе в иной мир вместе со всеми своими сокровищами…

Двойник Конана, девушка и гном Алвари отправились к выходу из пещеры, остальные гномы остались стоять; предводитель их дрожал от ярости и плевался – однако никто и не думал пока что колдовать, сдвигая священные камни гномьей сокровищницы. Гномы воздевали руки, скрежетали зубами, ругались, посылали бесчисленные проклятия на голову Конана – однако ничего не делали.

Конан внутренне похолодел. Этого не могло быть… однако это было.

Сейчас, сейчас его двойник вернется с вьючными лошадьми, набьет седельные сумки золотом и стоящими целое состояние самоцветами… и что же случится тогда?

«Одержи верх над самим собой!»

Таинственно мерцая, лежали аккуратно разложенные вокруг подземного озера камни; почему же гномы бездействуют, порази их молния?!

И тогда Конан решился. «Возьми верх над самим собой» – не значит ли это, что ему следует действовать вместо растерявшегося гномьего предводителя?!

Незримая рука киммерийца потянулась к синему камню Харра, ключу ко всей магии гномов, – и медленно начала сдвигать его. Он не думал о том, как именно следует расположить камни гномьей сокровищницы, – киммериец действовал, повинуясь инстинкту. Так… теперь вот этот, багряный… потом вернуть вон тот серебристо-жемчужный…

Стены пещеры дрогнули и стали расплываться, словно между ними и Конаном внезапно появилась завеса плотного ливня. Пещера уплывала; куда-то в неведомые бездны пространств и времени – знал Конан – уходил весь народ гномов. Сейчас ходивший с двойником Конана Алвари замрет в ужасе внезапного осознания того, что все, конец, его сородичи ушли, и он остался один…

Двойник внезапно вновь появился перед киммерийцем; грудь его пересекала широкая, невесть откуда взявшаяся рана.

Мечи противников вновь столкнулись; настоящий Конан с трудом устоял на ногах. Мир вокруг него вновь начал меняться; однако теперь Конан знал, что надо делать.

Потом был заброшенный город, где молодой Конан с гандерландцем по имени Нестор набрели на несметные сокровища. Конану пришлось сперва подтолкнуть парочку качающихся камней – после чего вниз обрушились целые лавины обломков, погребя под собой все золото; а затем пришлось шепнуть несколько слов капитану городской стражи…

Картины сменяли одна другую, и всякий раз Конан видел себя самого; менялись города, страны, шрамы, крепости, сокровищницы… Конан вспоминал необъяснимую, загадочную цепь неудач, вырывавших из его рук в последний момент сказочную добычу… Только теперь он понял, что причиной всех этих неудач был он сам. Он безжалостно разрушал все с таким трудом созданные замыслы; ему казалось, что в эти мгновения он обрел мощь Истинного Бога.

Сколько лет безнадежных трудов, сколько горького, беспросветного отчаяния посылал он сейчас сам себе! И с каждым поражением молодого Конана там, в реальном мире, на теле лже-Конана здесь, в странном месте вне времен и земель, появлялась новая рана; и все громче и громче становился доносившийся со всех сторон яростно-бессильный рев. Трудно было понять, из чьих он рвался глоток; однако настал момент, когда туман вокруг внезапно рассеялся; они со лже-Конаном стояли на вершине голого холма в мрачном царстве Старухи; и этот лже-Конан тяжело дышал, зажимая рукой длинную рану на груди. Плечи, руки, живот – все было обильно покрыто кровью. Он уже еле стоял на ногах, он шатался, ярко-синие глаза затягивала предсмертная поволока…

Оставалось нанести один-единственный, последний удар – убить самого себя.

И тут рука настоящего Конана впервые дрогнула. Вогнать три фута начищенной смертельной стали в грудь самому себе – было в этом нечто противоестественное, на что никак не могла решиться его натура варвара, доверявшего инстинктам куда больше, чем доводам рассудка.

Безумная схватка в безумном мире продолжалась. Конан лихорадочно вспоминал всю свою жизнь: где еще притаилось забытое поражение, когда еще приключался с ним нелепый и глупый случай, когда пустячная случайность вырывала из самых рук плоды вожделенной победы… Размышляя, он чисто механически продолжал обмениваться со своим противником размашистыми ударами. Конан понимал, что должен победить как-то иначе; а вот лже-Конан явно намеревался покончить дело тривиальным снесением головы врага…

«Возьми верх над самим собой!»

«Но разве тогда я не убью и что-то в самом себе?.. Быть может, – озарила внезапная догадка, – я отрежу себе путь назад? Я, живой, настоящий Конан, сам закажу себе путь назад, в Аквилонию, к сыну?!»

Иного выхода нет – пришла внезапно холодная и спокойная мысль. Мосты сожжены. Жизнь Конана-киммерийца стала такой, какой она и была прожита. Все долги уплачены до восхода солнца. Корона в надежных руках старшего сына, Конану настало время уходить.

Кто знает, чья прихоть распорядилась так? Быть может, то была воля Неведомых, очередной ход кого-то из них в той вселенской шахматной партии, которой забавлялись бессмертные… Ответа не знает никто.

Меч в правой руке киммерийца стал вдруг легким-легким, точно птичье перо, сливаясь с рукой; он отбросил в сторону поднявшийся было для защиты меч врага и глубоко, до самой рукояти, погрузился в широкую грудь лже-Конана.

А в следующую секунду Конан увидел, что его меч пронзил не демона, не призрака – а саму хозяйку здешних мест, Старуху-Смерть собственной персоной.

Разумеется, он не мог убить ее. Убить – не мог; а вот удивить ее Конану удалось. Страшные кровавые глаза смотрели на него со странным, смешанным выражением, где читались и бессильная злоба, и непонятный страх, и неподдельное изумление.

– Ты сделал что должно! – прогремел над самым ухом торжествующий голос Отца Киммерии. – Я выиграл! – эти слова уже