— Честь циника.

Бен пожал плечами.

— Я должен доверять своему чутью. Мне Оскар нравится и всегда нравился. Я думаю, что и он мне симпатизирует.

Даже в этот час во “Флэнне О'Брайене” стоял сильный гам, а чтобы глаза привыкли к полумраку, вошедшим пришлось несколько секунд постоять около входа.

Оскар сидел на скамье у дальней стены бара — миниатюрный седоватый человек, лицо которого наполовину закрывала огромная кружка с густым стаутом. Около кружки лежала аккуратно сложенная газета с наполовину разгаданным кроссвордом. У него был удивленный вид, или же он собирался подмигнуть — впрочем, Анна очень скоро поняла, что это просто обычное выражение его лица. Он приветствовал их обоих непринужденным взмахом руки.

— Я ждал вас сорок минут, — сказал он. Он схватил руку Бена так, как приветствуют друг друга перед началом схватки борцы, и сильно, утрированно пожал. — Сорок минут, каждая из которых стоит немалых денег. — Он, казалось, смаковал эти слова, пока они плавно катились с его языка.

— Небольшой сбой в нашем рабочем графике, — кратко пояснил Бен.

— Могу себе представить. — Оскар кивнул Анне. — Мадам, — сказал он, — прошу вас, присаживайтесь.

Бен и Анна опустились на скамью по обе стороны от маленького француза.

— Мадам, — снова произнес тот, сосредоточив все свое внимание на Анне, — на самом деле вы гораздо красивее, чем на фотографиях.

— Простите? — Анна не поняла, что он хотел сказать, и растерялась.

— Моим коллегам из Сюрте недавно прислали комплект ваших фотографий. Цифровые файлы. Я тоже получил такой. Очень вовремя.

— Для его работы, — пояснил Бен.

— Моего artisans[53], — поправил его Оскар. — Настолько хорошего и настолько дорогого. — Он легонько постучал Бена по предплечью.

— Я не ожидал ничего меньшего.

— Конечно, Бен, я не сказал бы, что и твои фотографии льстят тебе. Эти папарацци, они никогда не могут выбрать нужный ракурс, не так ли?

Улыбка исчезла с лица Бена.

— О чем ты говоришь?

— Я очень горжусь собой за то, что разгадал кроссворд в “Геральд трибюн”. Можете мне поверить, это по плечу далеко не каждому французу. Этот я почти закончил. Все, что мне осталось — это слово из пятнадцати букв: беглец от правосудия, объявленный в международный розыск.

Он перевернул газету.

— Бенджамин Хартман — не подойдет ли это для моего кроссворда?

Бен посмотрел на титульный лист “Трибюн” и почувствовал себя так, будто его окунули с головой в ледяную воду. Заголовок гласил: “РАЗЫСКИВАЕТСЯ СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА”. А под ним была напечатана его фотография — нечеткая, очевидно, сделанная с кадра видеозаписи. Его лицо находилось в тени, изображение было очень зернистым, но, вне всякого сомнения, это был именно он.

— Кто мог знать, что мой друг станет такой знаменитостью? — сказал Оскар и снова перевернул газету. Он громко рассмеялся, и Бен с некоторым опозданием присоединился к нему, понимая, что это единственный способ не привлекать к себе внимания в атмосфере пьяного веселья, царившего в баре.

На соседней скамье какой-то француз пытался спеть “Дэн-ни-бой”. Он абсолютно не попадал в тон и лишь очень приблизительно тянул гласные: “О, Дэнни-бой, тва-а-ай вы-зы-ы-гы-ляд зы-ы-вуущий...”

— В этом-то и проблема, — сказал Бен; напряженный тон нисколько не соответствовал почти естественной усмешке, застывшей на его лице. Его взгляд снова перескочил на газеты. — Это проблема величиной в Эйфелеву башню.

— Ты убиваешь меня! — негромко воскликнул Оскар, хлопнув Бена по спине, как будто тот удачно сострил. — Только те люди, которые утверждают, что такой вещи, как плохая реклама, не существует, — заявил он, — никогда не получают плохой рекламы. — С этими словами он вытащил откуда-то из-под сиденья пакет. — Берите, — сказал.

Это был белый пластиковый пакет, видимо, из какого-то туристского магазина с безвкусной надписью “Я люблю Париж весной”, причем вместо слова “люблю” было изображено большое ярко-красное сердце. Пакет был снабжен жесткими пластмассовыми ручками, которые защелкивались, если их сжать, сжать.

— Это нам? — с сомнением в голосе спросила Анна.

— Без них не обходится ни один турист, — сказал Оскар. Его взгляд казался игривым, но в нем можно было прочесть и серьезную озабоченность.

Я бу-у-у-ду здесь и дне-е-ем и но-о-о-чью,

О, Дэнни-бой, я-а-а так тебя лю-у-у-у-блю-у-у-у!

Сидевшему по соседству пьяному французу теперь подпевали три компаньона, причем каждый пел на свой собственный мотив.

Бен съежился на сиденье, словно придавленный тяжестью своего положения.

Оскар ущипнул его за руку; со стороны это показалось бы шутливым жестом, но щипок оказался вполне ощутимым.

— Не пригибайся, — прошептал он. — Не пытайся прятать лицо, не отводи глаз, когда тебе смотрят в глаза, и не старайся держаться незаметно. В этом не больше проку, чем в тех темных очках, которые надевает кинозвезда, отправляющаяся за покупками в магазин “Фрэд Сигал”, tu comprends?

— Oui, — слабым голосом ответил Бен.

— А теперь, — сказал Оскар, — какое же есть очаровательное американское выражение? Давайте уеб...ать отсюда.

Купив в нескольких уличных киосках кое-какие мелочи, они вернулись в метро, где случайный взгляд ни за что не выделил бы их среди множества других туристов, измученных созерцанием города.

— Пора разрабатывать планы — планы наших дальнейших действий, — сказал Бен.

— Дальнейших? — переспросила Анна. — Я не думаю, что у нас есть какой-то выбор. Штрассер — вот единственное уцелевшее звено, о котором мы знаем, последний из оставшихся в живых членов правления “Сигмы” — основателей корпорации. Нам необходимо так или иначе добраться до него.

— А кто сказал, что он все еще жив?

— Мы не можем допустить иной версии.

— Вы понимаете, что они будут наблюдать за каждым аэропортом, каждым терминалом, каждыми воротами?

— Да, это приходило мне в голову, — ответила Анна. — Вы начинаете думать как профессионал. По-настоящему способный ученик.

— Насколько я знаю, это называется методом погружения.

На всем протяжении долгой подземной поездки до banlieue[54], одного из тех кишащих случайным народом районов, которые кольцом окружают настоящий Париж, эти двое все время негромко переговаривались между собой, строя планы, словно влюбленные или беглецы.

Они вышли на станции в Ла Курнев, старомодном рабочем квартале. Он находился на расстоянии всего лишь нескольких миль от центра, но здесь был совсем другой мир — мир двухэтажных домов, непритязательных магазинов, в которых продавали вещи, необходимые для использования, а не для похвальбы. В окнах бистро и круглосуточных магазинчиков красовались плакаты “Ред стар”, футбольной команды, игравшей во втором дивизионе. Район Ла Курнев находился немного севернее Парижа, неподалеку от аэропорта Шарля де Голля, но они не намеревались отправляться туда.