Вечером Шеин вызвал к себе Лермонта.

— Сколько людей польских прорвалось в крепость? — мрачно спросил главный воевода, отхлебнув водки из серебряного кубка и хрустя соленым огурцом.

— Пожалуй, до тысячи, хотя сосчитать их было невозможно, — как на духу ответил Лермонт.

— А мне сбрехали воеводы, будто не больше полутора сотен, — прорычал Шеин. — И Царю я так описал. Выходит, обманывал я Государя, а?! Плохо, ротмистр! Сорвали нам ляхи приступ. Они да дождь со снегом…

На Покровскую гору Шеин поставил усиленную конную и пешую стражу и велел построить там острог. Второй обоз с ядрами для большого наряда прикатил перед самой распутицей. Новая бомбардировка с 4 по 10 апреля разметала все ляшские заплаты на свежих проломах, сбила еще две башни, высадила с дюжину сажен стены. Ледяной дождь не остановил Шеина. Он бросил на приступ почти все свое войско, но прорваться в проломы не удалось. Воевода Измайлов, князья Прозоровский и Белосельский опоздали на приступ, пришли, когда Шеин был отбит с большими потерями.

Дороги между тем так развезло, что третий обоз застрял в пути между Дорогобужем и Вязьмой. Только 23 апреля притащились к Шеину около двух десятков подвод с запасом и зарядом. На ядра для большого наряда можно было махнуть рукой до конца распутицы.

На совете в шатре Шеина после неудачного приступа главный воевода так обидно распушил воевод, так обматерил их, что все трое в тот же вечер отправили на Москву гонцов: били Царю челом на Шеина.

И все же, распуская совет, Шеин с прежней уверенностью заявил:

— А Смоленск мы все же возьмем. Возьму или умру!

Лермонт только плечами пожал. Твоими бы устами, Михайла свет Борисович, мед пить! Как расколешь ты этот орешек? Кто-кто, а ротмистр Лермонт знал горькую правду — пороховое зелье было на исходе, кончился почти весь провиант, а московские приказы, Царь и патриарх словно забыли про свое войско под Смоленском. Известно: с глаз долой — из сердца вон. Так с Лермонтом было уже в крепости Белой, когда Жигимонт, ныне покойный, забыл про свой осажденный в ней шотландский гарнизон. Так было теперь под Смоленском. Конечно, многие сильные люди в Москве не желали Шеину скорой победы, и так уж больно высоко, превыше всех прочих воевод, вознесся он!.. Онемели восьмитысячефунтовые голландские пушки-кулеврины, расстреляв все свои ядра и изведя порох. Каждую из этих пушек тащили от Москвы до стен Смоленска двадцать три ломовые лошади. Теперь и коней съели. Когда Измайлов попытался спасти коней, Шеин глянул на ротмистра Лермонта (дело было в шатре главного воеводы) и молвил:

— Вот ротмистр мне рассказывал под Дорогобужем, что Кортес, высадившись на чужом берегу за океаном, сжег свои корабли, дабы отрезать себе путь к отступлению. Этих пушкарских лошадей мы пустим на мясо!

— Москва не простит нам потери этих пушек. Золотом за них заплачено, — возразил Измайлов.

— Это я знаю лучше тебя, Артемий Васильич. Сам покупал у Нидерландских Соединенных Штатов, когда ведал Пушкарским приказом.

— Сам, да не на свои деньги!

— Верно! Мы давно бы выиграли эту войну, кабы был я еще и царским казначеем, как лет тридцать назад выигрывал войны королю Франции Генриху Четвертому его великий маршал артиллерии Рони, он же герцог Сюлли, он же королевский министр финансов. Кстати, он же заведовал иноземными делами.

Шеин смел делать и такие заявления:

— Царь немолчно жалуется на недостаток денег в казне, а сам содержит две сотни сокольников и кречетников, тысячи три соколов, кречетов и ястребов и для их корма и выучки почти сто тысяч голубиных гнезд! А сам из-за больных ног даже вовсе не охотится!

С удивительной быстротой долетали эти рискованные замечания до ушей Царя в Москве…

Главным царским шпионом по обычаю того времени был подьячий Тайного приказа, подчиненного князю Трубецкому. Подьячие этого приказа назначались как ко всем посольствам в иноземные государства, так и к уходившим в поход воеводам. Эти шпионы докладывали все Трубецкому, а тот — Царю. Государевым оком и ухом при Шеине был некто Фрол Шариков.

Главный воевода готовил армию к новому приступу.

Шеин был предтечей Суворова, который в своей «Науке побеждать» в разделе «Разговор с солдатами их языком» так учил их брать крепости: «Ломи через засеки, бросай плетни через волчьи ямы — быстро беги! Прыгай через полисады, бросай фашины, опускайся в ров, ставь лестницы! Стрелки, очищай колонны! Стреляй по головам! Колонны, лети через стены на вал, скалывай, — на валу вытягивай линию! Караул к пороховым погребам! Отворяй ворота коннице! Неприятель бежит в город! Его пушки обороти по нему! Стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо! Недосуг за этим ходить! Приказ! Спускайся в город, режь неприятеля на улицах! Конница, руби! В домы не ходи — бей на площадях — штурмуй, где неприятель засел! Занимай площадь — ставь гауптвахту, расставляй вмиг пикеты к воротам, погребам, магазейнам!..»

Более чем за полтораста лет до Суворова так же учил Шеин первых русских солдат брать Смоленскую крепость, тем же почти слогом, живым, легким, сильным, доступным каждому солдату.

Но госпожа Фортуна, всегда, кажется, дружившая с Суворовым, похоже, раздружилась с Шеиным.

26 мая Шеин послал Прозоровского и Белосельского на приступ впереди себя и предупредил их, что будет расстреливать их войска картечью, если они покажут врагу спину. Князьям не удалось вторгнуться в город, слишком силен был огонь неприятеля, и войска их удирали от этого огня во все лопатки. Шеин сам ударил над головами беспорядочно отступавших войск картечью, но повернуть их на врага не смог.

Подсчитали потери. Людей погибло еще больше, чем в апрельском приступе. Шеин учинил новый разнос воеводам, а те вновь писали Царю: били челом на главного воеводу, нисколько не щадившего их родовую честь. Каково было сносить обиды от Шеина Прозоровскому, чей пращур был одним из славнейших полководцев в Куликовской битве, — князь Роман Прозоровский! Разумеется, Прозоровский, помня лишь заслуги собственного рода, начисто забыл, что в той же великой битве, подорвавшей татарское владычество на Руси, особо отличился пращур Шеина — боярин и богатырь Лев Морозов.

В конце весны в остроге на Покровской горе Шеин поместил иноземный солдатский полк шотландца Матисона. Это было горячее место: чуть не все лето тревожили его там ратные люди князья Радзивилла и Гонсевского, старинного врага Шеина и Москвы. Лермонт не раз заглядывал к полковнику Матисону, слушал захватывающие рассказы полковника о делах на родине. Он тоже верил, что восстание против короля неизбежно, и считал и Иакова и Карла предателями Шотландии. Лермонт с особой охотой спешил на выручку к Матисону, когда его острог подвергался дерзким налетам ляхов. За лето Покровская гора покрылась польскими, литовскими, шотландскими, русскими костями. Четырнадцать сражений выдержал на этой проклятой горе, не считая мелких схваток и перестрелок.

В середине июня Шеин привел в действие давний свой план: послал к Красному большой отряд с рейтарами. Лермонт устроил засаду к западу от Красного, напал на вражий обоз с запасами, перебил кучу литвинов, взял сорок языков. Но взять Красный не смогли, хотя Лермонт предлагал переодеть рейтаров в ляхское платье, развернуть захваченные знамена и пожаловать в гости к Гонсевскому и Радзивиллу.