Они остановились и громко рассмеялись, одинаково закинув назад голову. Карамзиной пришлось придержать на затылке широкополую соломенную шляпу. Солнце светило ей прямо в глаза. Царь посмотрел на нее долгим взглядом мужчины, умеющего ценить красоту.

Авроре было уже пятьдесят пять лет. Время щадило ее. Она немного располнела, но лицо— яркое, с темными, словно подведенными бровями и нежными губами — почти не изменилось со времен молодости.

— Как здоровье наследника, ваше величество? — спро­сила Демидова. — Есть ли улучшение?

— Не знаю, что вам и ответить. Вот рана, которая пос­тоянно терзает нас с женой. Беда в том, что и врачи не могут определить, отчего у Николая эти страшные боли. Одни говорят от падения с лошади, другие — это ревматизм… Если бы вы знали, что испытываем мы с женой, видя, как бедный сын ходит сгорбившись, словно старик… Ничто не помогает — ни лекарства, ни массажи. Бедный мой мальчик стоически переносит мучения, скрывая их от нас.

Голос царя дрогнул. Он тяжело вздохнул.

— Простите, государь, — тихо сказала Аврора, — я не к месту спросила об этом.

— Нет-нет, — откликнулся Александр. — Мне всегда легко говорить с вами.

Милорд, улегшись в тени кустов, окаймлявших дорожку, и свесив набок язык, поглядывал на хозяина, словно желал понять, о чем тот беседует с красивой дамой.

* * *

До своего внезапного заболевания на пороге восемнадца­тилетия великий князь Николай был здоровяк и спортсмен. Даже сильное изменение в самочувствии наследника связы­вали с его увлечением классической борьбой, когда во время тренировки он сильно ушибся и в течение нескольких минут находился в состоянии паралича. Впрочем, версий хватало, однако ни одна из них так и не стала истиной.

Между тем, словно в насмешку над медицинскими светилами России и Европы, болезнь продолжала делать свое страшное дело: царевич стал похож на скелет, обтяну­тый кожей, лицо сделалось морщинистым, как у старика, и только в глазах, прекрасных голубых глазах с густыми ресницами, застыл немой вопрос: «Что же случилось со мною? За что?»

В связи с этим могло показаться странным событие, происшедшее осенью 1864 года в Копенгагене. Здесь состоялась помолвка наследника российского престола с дочерью датского короля Дагмарой.

Молодые люди познакомились раньше, во время поезд­ки наследника по Европе. Но тогда он был здоров, сейчас же походил на живые мощи.

Почему решились на это обручение родители с той и другой стороны? Для Александра II и его жены это была иллюзорная попытка обмануть злую судьбу сына, вернуть ему, угасающему, надежду на выздоровление.

А отец невесты? Если закрыть глаза на плохое само­чувствие жениха, он считал это обручение редкой удачей для дочери: принцесса заштатного королевства стала невестой наследника престола крупнейшей, самой могущественной империи в мире.

Бедняжка Дагмар, которая ни на минуту не забывала прекрасный образ ее русского рыцаря, увидев Николая в нынешнем состоянии, бесконечно жалела его. Ее доброе сердце разрывалось на части — и она тоже верила в чудо исцеления.

… Ранней весной Николая перевезли в теплую Ниццу, где лечилась его мать, императрица Мария Александровна. Именно ей судьба уготовила тяжкое испытание — видеть стремительное угасание своего любимца.

В начале апреля в Зимнем получили телеграмму, что «надежды нет». Первым выехал к брату Александр. Через несколько дней в Ниццу прибыл государь-отец.

…И все-таки чуда не произошло. Николай «со всеми простился, — пишет очевидец финала трагедии в Ницце, — подле него остались только свои; в головах с правой стороны стоял Александр, а с левой — принцесса Дагмара… таким образом, отец и мать как будто уступали первенство подле больного его брату и невесте… Часу в третьем он поднял руки и правой рукой поймал голову Александра, а левой искал… голову принцессы Дагмары».

Последний жест умирающего, не имевшего уже сил вымолвить ни слова, присутствующими был истолкован как предсмертный наказ брату: «Вот тебе моя невеста».

Глаза Николая погасли. Возле покойного, без слез, слов­но застывшее изваяние, сидела мать-императрица.

«Принцессу Дагмару насилу оттащили от трупа и вынесли на руках», — вспоминал один из воспитателей наследника Н.П.Литвинов. Описал он и состояние брата усопшего: «На бедного Александра Александровича было жалко смотреть. Через час стали омывать тело; Александр Александрович все время при этом присутствовал и сам надевал чистое белье на покойника».

Гроб с телом наследника доставили в Петербург. Но­чью, за несколько часов до погребения в Великокняжеской усыпальнице, в собор Петропавловской крепости пришли двое.

«Императрица в сопровождении императора, — доно­сил посол Франции своему министру, — явилась, чтобы помолиться над телом сына. Она бросилась на открытый гроб, отбросила покрывавший лицо сына саван и принялась покрывать его лицо поцелуями. Император пытался оторвать ее от гроба, но тщетно. В течение получаса он держал ее в объятиях и заливался вместе с ней слезами».

* * *

Трагедия, происшедшая в царском семействе, совершен­но переменила планы престолонаследия. Для Александра же, тяжело переживавшего кончину брата, с которым вместе вырос и которым чистосердечно восхищался, его смерть оз­начала приговор всем его планам на соединение с любимой девушкой. Но и это еще не все: перед ним, переполненным любви к Мари, стояла угроза женитьбы на девушке, что рыдала у смертного ложа Николая.

Поистине жизнь порой придумывает такие сюжеты, которые не под силу самому буйному воображению сочи­нителя!

Видимо, сознание Александра было настолько потрясено несчастьем, что он не сразу понял всю глубину своей драмы и ту опасность, которую представляла для него хрупкая, похожая на Дюймовочку принцесса.

Однако друг Александра Сергей Шереметев, человек здравомыслящий, не питал никаких иллюзий по поводу дальнейшего развития событий, искренне сочувствуя обоим: и Александру, и Мари.

Собственно говоря, он ведь тоже пережил немало пе­чальных дней, когда понял, что эти двое любят друг друга, а ему следует отойти в сторону. И он покорился судьбе. Более того, на правах друга Александра Сергей стал поверенным влюбленных и как мог содействовал их сближению, пере­давал записки, изустные сообщения друг другу, оберегал их свидания от чужих глаз. А теперь он ничем не мог им помочь…

«Цесаревичу Александру Александровичу, — на склоне лет вспоминая события молодости, писал Шере­метев, — предстояло тяжкое испытание, при цельности его характера особенно ему трудное… По наследству от брата переходит к нему „его невеста“. Вопрос этот был предрешен, и всесильный довод государственности не давал места рассуждениям. Представляю судить, что должен был испытывать цесаревич».

А между тем Александр, не мысливший себе жизни без Мари, готов был отстаивать свое право на любовь и даже верил в удачу. Год назад он признался в своем дневнике: «Я ее люблю не на шутку, и если бы был свободным чело­веком, то непременно женился, и уверен, что она была бы совершенно согласна». Теперь же под давлением драмати­ческих обстоятельств он отметал любые «если бы». Чувства стали острее, определеннее.