Свидания участились. Этому в немалой степени спо­собствовало то, что двор на летние месяцы перебрался в Царское Село. Фрейлин расселили в Лицейском корпусе. Здесь имелось много свободных помещений, лестничных переходов, где можно было встретиться как бы невзначай. Надзор за фрейлинами, по сравнению с Зимним, слабел. Иногда Александру и Мари удавалось укрыться в глухих уголках огромного Царскосельского парка.

Молодая кровь бурлила. Александр честно признавался в своем дневнике, что если «прежде было за счастье» видеть Мари, то теперь ему «надо больше».

Ко всей неутоленной страстности молодого мужчины неожиданно прибавилась и ревность. Мари была вынуждена сказать ему, что к ней посватался богатый генерал — князь Витгенштейн. И тетушка понуждает ее задуматься над этим предложением. На очередном балу в полном смятении Александр увидел «убийственно красивую» в тот вечер Мари и Витгенштейна, старательно занимавшего девушку разговором.

И вот обезумевший от любви и ревности Александр впервые обдумывает мысль отказаться от трона. В какой-то горячке записывает он в дневнике:

«я чувствую себя неспособным на этом месте (то есть на троне. — Л.Т.), я слишком мало ценю людей, мне страш­но все, что относится до моего положения». И как крик: «Я не хочу другой жены, как М.Э.!»

.. .Ровно через год после смерти старшего брата Алек­сандр был официально объявлен наследником престола. Теперь он буквально кожей ощущал надвигавшуюся опасность и был готов к решительному объяснению с отцом.

Однако первый удар настиг влюбленных как раз не с той стороны, откуда они ожидали. В датской печати появились публикации об увлечении наследника престола фрейлиной императрицы. Как говорит многовековая история, царские хоромы всегда имели глаза и уши, и в Копенгаген пере­давалась подробная информация о всех деталях романа Александра и его возлюбленной.

Но и это можно было пережить. Самое ужасное со­стояло в том, что датский король был абсолютно уверен: смерть первого жениха не помеха прямому пути его дочери к русскому трону. Он будто бы не подвергал сомнению ее замужество со следующим царским сыном, наследником Александром. Но, собственно говоря, на основании каких договоренностей? Каких нормативных актов Российской империи, где было бы прописано, как следует поступать в подобных случаях? Символический жест Николая? Но разве это повод к передаче невесты, как эстафетной палочки, следующему по старшинству?

В русской истории можно найти немало примеров, когда накануне свадьбы умирали жених или невеста. Такие случаи знала и династия Романовых. Но всякий раз, даже при стремлении соблюсти семейные или госу­дарственные интересы, ситуация все же не упрощалась до автоматизма, до полного пренебрежения чувствами и желаниями людей.

Датский же король словно забыл, с кем именно из цар­ских сыновей обручилась его дочь. Он написал русскому императору письмо, в котором выразил недоумение в связи со слухами о поведении Александра и попросил разъяснений на этот счет.

Их, конечно, можно было дать — и в таком духе, ко­торый сразу бы отбил охоту у Копенгагена интересоваться делами, до него не касающимися. Этим, надо думать, ин­цидент был бы исчерпан.

Но отец наследника поступил по-другому. Александр II вызвал к себе сына. На столе лежали раскрытые загранич­ные газеты, а рядом — перо, которым, вероятно, император подчеркивал особенно возмутившие его места.

Начало разговора было, однако, миролюбивым, чего наследник не ожидал. Отец говорил о том неудобном поло­жении, в которое попали они, и вроде бы даже жалел сына: «Надо представить, как неловко себя чувствует бедняжка Дагмар… Словом, сын, надо на что-то решаться, времени на долгое раздумье нет. Ты честен, у тебя есть чувство долга. Завтра я жду твоего ответа».

Александр вышел с гулко бьющимся сердцем. Отец прав — надо решаться.

Вечером, на балу, он сказал «милой М.Э.», что жребий брошен. Завтра он объявит отцу об отказе от трона. Они поженятся. Мари станет его женой, даже если это будет стоить ему короны.

* * *

Ночью после бала и разговора с Мари Александр спал как убитый. К назначенному часу с легким сердцем, почти радостно, он отправился к отцу. Оттого что наконец все ре­шилось и надо лишь сказать об этом, в отцовском кабинете он чувствовал себя молодцом.

Царь тоже находился в приподнятом настроении, ожидая желанного ответа сына.

— Ну что же ты решил?

Подробности этого разговора, видимо весьма неполные, остались в дневнике наследника.

«Я отвечал, что решительно не могу ехать в Данию. Тогда папа спросил у меня, что мне мешает ехать, я отвечал, что чувствую, что не могу любить ее, и поэтому не хочу ехать. Папа сам сказал, что, наверное, твои чувства к М.Э. мешают ехать. Я хотел молчать, но папа заставил меня сказать. Тогда папа рассердился и сказал мне: „Что же ты хочешь, чтобы я так и написал в Данию, что все, что написано в газетах, правда и поэтому ты не приедешь?“

…Тогда я решился высказать все, что у меня было на душе, и сказал о том, что я решил отказаться от престола, потому что чувствую себя неспособным».

Отец понял: сын продолжает упорствовать. Да и Алек­сандру стало ясно, что вчерашнее предложение «подумать и решить» не более чем игра слов. На самом деле выбора у него не было. И отец подтвердил это.

«Папа окончательно рассердился на меня и сказал: „Что же ты думаешь, что я по своей охоте на этом месте, разве ты так должен смотреть на свое призвание? Ты, я вижу, не знаешь сам, что говоришь, ты с ума сошел“.

И потом прибавил: „Если это так, то знай, что я сначала говорил с тобой как с другом, а теперь приказываю ехать в Данию, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я отошлю“.

Папа сказал мне, убирайся вон, я с тобой говорить не хочу. С тем я и вышел, что происходило у меня в груди, этого описать нельзя…»

…Ночью Царский дворец погрузился во тьму. Только луна призрачным светом освещала мраморных богинь и богов, застывших на постаментах. У заднего крыльца огромного здания остановилась карета. Возница замер на облучке и даже не оглянулся, когда скрипнула дверь и со ступеней сбежал высокий мужчина в плаще, накинутом на плечи. В тот же момент со стороны Лицейского корпуса к нему метнулась тень. Пристальный взгляд мог бы обнару­жить в ней женщину, с головы до ног закутанную в темное. Они мгновенно исчезли внутри кареты, и лошади почти беззвучно двинулись вперед.

На выезде из парка возле полосатых будок двое часо­вых преградили им дорогу. Дверцы кареты приоткрылись. Лунный свет осветил лицо человека в плаще.

На следующий день Александр был снова вызван в императорский кабинет. И начался прежний, недогово­ренный вчера разговор. Однако голос отца был тих, а сам он бледен, с резко обозначившимися мешками под глазами.

— Ты что же думаешь, я не был молод? И не любил до беспамятства? И не был готов на все крайности? По-твоему, я бессердечный истукан и не понимаю, что такое любимая женщина?