— Нет, — покраснела Аню. — Это наш Микка. Младший тётки Сусанны, — стала оправдываться она.

— Тю, чего пристала к сестре? — вмешался в девчачьи распри Эса. — Аню, ты обязательно должна прочитать этот стих за ужином. И как у вас всех это получается? — почесал он в затылке. — Сначала Матти, теперь ты. Я вот, так не могу.

— Да там легко, мне Матти объяснил, и я все быстро поняла, — затараторила сестрёнка. — Хочешь, я тебя научу?

— Ну, давай попробуем, — согласился Эса и, выбив трубочку, спрятал её в кисет.

Я же, привычно возясь в песке и возводя очередную башню, с интересом прислушивался к тому, как Аню учила брата складывать рифмы. Но у того долго ничего не получалось. Они с мелкой склоняли шишки, подушки и прочие игрушки. Во! Я даже сам, невольно, прорифмовал шишки с подушками и игрушками. Даже хотел прийти на помощь всё больше отчаивающейся сестренке, но Эса справился сам, когда перешёл на любимые его топоры:

Кто топор мой уволок?

То мне стало невдомёк.

Выдал Эса и, от радости расхохотавшись, схватил пискнувшую Аню и закружил её с силой по дворику, от чего та радостно-испуганно заверещала. Ну, блин. Семья поэтов. Осталось только еще Ахти научить.

Письма в газеты родные отправили. Теперь оставалось ждать ответа. Со своим попаданием, изучением языка и встраиванием в новую жизнь, я полностью запамятовал о смене императоров. Может что-то подобное взрослые и обсуждали, а вернее, точно обсуждали, ведь им наверное пришлось приносить присягу новому своему монарху. Или нет? Вот, совершенно не знаю, как это всё происходит в Княжестве. Но об этих всех событиях я узнал только летом, когда местные младофинны, включая моего отца, собрались на очередные пострелушки и очень громко обсуждали перевыборы выборщиков.

Я даже специально подкрался поближе к мужикам, чтобы послушать, что они говорят о местной политике. Оказывается, наш дед Кауко избирался в финляндский сейм 1863 года и даже поучаствовал в его заседаниях, чему завидовали все собравшиеся здесь. Ну, кроме их детей малолетних. Которые, решив что я играю в какую-то забавную игру, тоже улеглись в кустиках рядом со мной и с недоумением на меня посматривали, почему, я просто лежу. Наше малолетние скопище, наконец, заметили и мужики, но не придали ему никакого значения. Ну, лазят дети по земле, сами потом от матерей получат за грязную или порванную одежду, урок будет.

Оказалось, что с того года, когда впервые собрали сейм, его больше и не собирали. А вот по действующей конституции каждые четыре года уезды должны были выбирать выборщиков, которые в случае сбора нового сейма и должны были выбирать народного представителя в сейм. Как по мне, то я полностью согласен с мужиками, что это полный бред. Но для того, чтобы изменить правила выборов, надо сначала поменять и конституцию. А без сборов сейма этого не сделать. Замкнутый круг.

Очень сильно ругали финский сенат, в котором окопались шведы и русские, и тем самым не дают финнам политических свобод. Мне это было уже неинтересно, и я пополз из кустов, а следом за мной и остальные детишки.

…..

Не дождавшись ответа на наши письма в газеты, матушка взяла всё в свои руки и потащила меня по многочисленным нашим родственникам. И себе развлечение придумала и меня с моим «поэтическим даром» решила людям показать. На возмущение отца, что сейчас как раз самый сезон работ, а рук постоянно не хватает, только фыркнула.

Так что в одно прекрасное утро мы с ней покинули хутор на её бричке. Первым моим удивлением, было то, что мы свернули на тракте не налево, к Улеаборгу, а направо, в неведомые мне еще земли.

— Ма. А мы куда? — удивился я.

— В гости к моей крёстной. Она живет в Кийминки. Это недалеко. Только сначала на карьер заедем.

Ух ты. Здесь есть какой-то карьер? Круто. Интересно, что там добывают, и зачем нам туда? Это я и спросил у матушки.

— Камень, точнее щебень, ну, мелкие такие камушки, которые используют на стройке и как дорожное покрытие, — попыталась она доступно мне объяснить, хотя я и сам прекрасно знал, что это такое. — Вон, наша дорога ими засыпана. Твой папа поручил мне кое-что передать работникам.

И ведь точно, я как-то раньше и не обращал особого внимания, что дорога от нас и до начала Улеаборга, с утрамбованным щебёночным покрытием. В городе почти все улицы замощены брусчаткой, и это воспринималось мной как само собой разумеющееся.

Карьер оказался и вовсе не карьером. Даже не знаю как это назвать. Помнится, в прошлой жизни я наткнулся на фотографии «Патомского кратера» в Сибири.

И вот здесь, среди смешанного леса, между соснами и берёзами, было нечто похожее, но на абсолютно ровной местности. Холм, высотой метров десять и в диаметре метров под двести уже готовой сланцевой щебёнки. Такое ощущение, что неведомый великан или Бог принесли всё это в ведёрке и здесь высыпали.

Пока матушка общалась с тремя мужиками, грузящими камень на подводу, я оббежал вокруг этой непонятной аномалии и пришёл к выводу, что раньше она, была больше в два раза. Видимо, народ очень активно растаскивал отсюда эту щебенку. Этак, лет через десять-двадцать, край, тридцать, от этой горки не останется ничего. По виду камень очень напоминал дробленный сланцевый шифер, но был намного светлее. Встречались среди него и пластины черного цвета с белыми прожилками, напоминавшими шунгит, поделочный камень, который я видел то ли в Исаакиевском, то ли в Казанском соборе Санкт-Петербурга.

Как выяснилось по дороге, когда я засыпал маму вопросами про эту гору щебня, она принадлежала нашей семье. Вернее, лично матушке. Эта земля с этим карьером, как называли это место аборигены, была её приданым. Но, управлял им, отец. И доходы от продажи камня иногда даже перекрывали доходы от продажи леса. Вот так неожиданно вылез еще один семейный бизнес.

Кийминки был довольно крупным селом, размерами и населением, наверное, с наше Яали. Руова Сари Кокконен оказалась старушкой лет под семьдесят наверное. Очень бойкой старушкой, держащей весь дом и всю свою многочисленную семью в ежовых рукавицах. Нам обрадовались, накормили и заселили в гостевую комнату большого бревенчатого дома, обшитого досками и явно совсем недавно покрашенного в ярко-зелёный цвет.

Вечером состоялась презентация меня как поэта. Местным очень зашли стихи про деда, а мелким про лягушат. Растроганная руови Кокконен даже попыталась подарить мне денежку. Серебренную марку. От которой я отказался