нудности окружности. Даже что-то вроде носика чайника раскрывается кривыми лепестков или ореолом расходящихся лучей. А можно завернуть края вглубь складками едва ли не ткани – из глины. Мир вариантов.

Расширение колонны вверх – путь в воздух, к ласточкам? Не восточные дома, повернутые наружу спиной забора – другие, встречающие мир огромными просветами. Не симметрия фасадов, а модерновая свобода компоновки комнат. Двор – не колодец, а вершина холма. Та пустота, что в центре. Остальные строения – спуск от неё.

Тонкие широкоплечие мужчины. Женщины с открытой грудью над колоколом юбок. Попробовал бы кто таких запереть дома. Они свободно сидят на праздниках, смотрят на приплывающие корабли. Одну так и прозвали парижанкой. Их волосы – волны моря.

Возможность иной жизни, чем глушащие врагов дубиной фараоны, сдирающие кожу с врагов ассирийские цари. Без упоения завоеваниями – с водопроводом и канализацией. У городов не было оборонительных стен – хотя на острове хватило бы места для десятка государств, пытающихся выяснить, кто главнее. У дворцов тоже нет оборонительных стен, кое-где они перетекают в городскую застройку – тот, кто там жил, явно не прятался от окружающих за дивизией войск специального назначения. Ширина лестницы в Фесте – не для того, чтобы стража пропускала по одному. Не было храмов – святилища на вершинах гор или в пещерах, комнаты-святилища во дворцах или в домах. По ступеням вниз – для встречи с подземными богами. Столик с дарами богам поддерживают дельфины. Природа и так велика, пугать величием статуй богов или посвящённых богам построек никто не собирался. Ни строгого взгляда с икон, ни адских мук. Лёгкость и свет – фресок и световых колодцев в домах. Не гигантизм статуй – неожиданность и странность самого малого, печатей. То, что в Древнем Риме было скульптурным портретом, здесь, может быть, начало появляться именно в печатях, характерности и экспрессии лиц на них.

И если на большом Крите всё-таки дворцы, сила быков и осьминогов, на маленькой Тире – дельфины с голубыми боками и ласточки с красным горлом и длинными до исчезновения хвостами. Там носы кувшинов задраны выше, профили женщин тоньше, позы свободнее, а дворца до сих пор не нашли, похоже, его и не было.

Фрески. Выгнувшие нос и корму корабли рядом с выгнувшимися дельфинами. Ласточки, целующиеся в полете над весенними лилиями. Девушки, собирающие крокусы.

Забота о тонкости и кривизне, изгибе скорости – не классической уравновешенности. Акробат кольцом на эфесе меча, осьминог распространяется по выпуклости кувшина. Его щупальца не могут остановить свои извивы, изучая мир вокруг. Беспокойство спиралей. Немыслимые повороты фигур богов, людей, животных на печатях. С одной стороны продолговатого сосуда – дуги дельфинов в прыжке над волнами. С другой – дуги антилоп в прыжке над травой. Общее – скорость и свобода. Белые животы дельфинов сливаются со светлой глиной Акротири. Летучие рыбы Филакопи. Воздух.

Кружки, в которые ничего нельзя налить из-за вертикальных щелей в стенках чуть не во всю высоту. Множество цедилок с дырочками – для чая из трав? Такие же многодырчатые кружки – курильницы? Некоторые обвиты змеями. Другие змеи в руках у богинь, третьи свернулись кольцом, подняв головы. Радость не боится змей – зовёт их радоваться вместе, и змеи улыбаются. Они – подземный мир, стрекозы – воздушный. Тонкие листья на стенках чашек.

Очень много удивления на лицах. У греков оно было, но в искусстве они его спрятали, ему пришлось ждать до времен романского Средневековья. А на островах удивление можно было взять еще у дельфинов, у птиц.

Игрушка – тоже лодка с зигзагами волн, нарисованными на боках. Хоронили в глиняных ваннах с рыбами на стенках изнутри – опускали в воду подземного мира? Или в огромных пифосах, где хранили зерно – мертвый запасён для будущего?

И это длилось лет 600. Но запас вышел. Остров захватили те, кому и в могилы клали оружие. У кого дома на материке на фресках не птицы и цветы, а сражение и охота – или ослоголовые чудища. Остров заполонили примитивные статуэтки богинь с воздетыми руками – если люди не в состоянии справиться с собой, они принимаются молиться. У некоторых богинь в прическе коробочки опийного мака. Осьминог редуцировался в нечто глазастое комарообразное, из чего налево и направо вылезают две тонкие нити, уложенные заборчиком.

А потом пришел конец и такому. Исчезла даже письменность – появившись через несколько столетий уже на другом, алфавитном, принципе. Люди спрятались в хижины, прилепившиеся к стенам почти недоступных ущелий.

Стоит ли списывать на извержение или цунами? Живая культура выдерживает. Дворцы уже разрушались огромным землетрясением, после него изменился способ каменной кладки, изменился стиль керамики, но на развалинах появились дворцы больше и сложнее.

Что оказалось в нехватке? Может быть, отдельность? личность? Не было литературы. Таблички победивших микенцев – бюрократическая писанина о лежащих на складе тридцати исправных колесницах и пятидесяти неисправных. О потере такой письменности едва ли переживали переписанные по рукам и ногам. Нерасшифрованные надписи критян есть и на золотых кольцах, там, конечно, едва ли о трёх мешках зерна. Но слишком они коротки. Разве что обращения к богам? Литература была под фараонами, под шумерскими владыками – здесь её не оказалось. Может быть, не оказалось тех, кому она могла быть нужна? Родовые гробницы забиты костями доверху, использовались тысячелетие без перерыва. Гробницы отдельных людей – слишком мало и слишком поздно. Богом была природа – но есть ли у неё личная воля, как у Зевса или Афродиты?

Фресок и скульптур, видимо, не хватило – требовалось что-то, обращенное к человеку ещё более один на один?

А может быть, не хватило смерти – которой в искусстве не было совсем? Не пытались ли забыть то, что лучше встречать лицом?

Может быть, мы происходим от Одиссея – не просто ощущавшего себя отдельным, но любопытного на свой страх и риск? С ним появляется другое искусство – знаков, абстракций – геометрическая керамика, алфавит вместо иероглифов. Дальше – потери, но не разрыв. Речь Гераклита и Сафо в тех, кто готов их слушать. А без личности, любопытства, литературы – найдется бедствие подкосить и захватчик добивать. Их трёх, конечно, тоже не хватит, но с этим личности-любопытству-литературе тоже разбираться.

Тепла и гибкости недостаточно. То, что получилось, хорошо для прощания. Для пути дальше – невозможного без тепла и гибкости.

А может быть, всё это совсем не так. Но дельфины и осьминоги есть, сохраненные теплом и скоростью глины.

Пчёлы Маллии целуются и губами, и жалами.