ДРЕВНЕЕ МЕСТО (ПАЛЕОХОРА)

делит море, можно выбирать половину спокойнее. Тянется языком, на конце вертикали зубцов, на конце конца горизонтали причалов. А в начале гора, за которой ещё гора, за которой ещё гора. Крепость пыталась этим командовать, под конец потянула к морю свой язык, бетонный с впадиной, но так удержаться не получится. В ней теперь собирать чабрец и закат. Сухими корнями по сухой земле.

Тут правит демос пеликанов. Девушки сходят цветными гранями со стен, сидят на тонких скрученных проволоках среди цветов, склоняют голову в печали треснувшего дерева. Камни берега разлинованы, в клеточках выбиты тарелки для соли. Протерто каменной губкой. Гора не мраком пещеры – арками на просвет. Тут место не ждать – исчезнуть.

Древнее место, а по сторонам еще древнее. На мысе холода ванны с теплой зелёной водой. Козы подглядывают за целующимися. За мысом в мелкой воде красные и серые колонны видят во сне храм, обращенный не к площади, а к морю. Спокойствие до слёз. Здесь растили взгляд на волны и на гладкость за сложенным случаем молом – ни оливок, ни полей в маленькой долине. Над ней церковь для птиц, с шестью окнами, с колокольней – но туда даже чайке не войти, только тем, кто поёт между жестких припавших к камню подушек.

В другую сторону за уплывшим сюда куском Сахары, за затылком смотрящей в прибой каменной головы, по осиным меткам тропы, которая наверх, над близким и недосягаемым морем, а когда сил нет – дальше наверх, а когда сил совсем нет, всё равно наверх, к серой скрученной сухости на рыжей равнине – и вниз к трем городам.

В первом время съедает прямые углы геометрии тёсаных блоков и ступеней. Солнце ходит по лабиринтам мозаики пола, оливковое дерево смотрит в мраморную раму. В арку с триумфом идут кусты. Узловатость древних стволов деревьев неотличима от камня. Окна отмечены колоннами и плитами. Римские лучи кирпичей вспыхивают над нишами. Тонкие резные линии карнизов отдыхают на земле. Всякий разрушенный храм становится храмом неба.

В другом городе поднимаются по склону, уходя внутрь скалы, разбросанные без всяких улиц полу-дома, полу-пещеры, слепленные из скрепленных известью серых валунов. Под не очень циркульными сводами можно выпрямиться только в середине. В стене церкви полная луна поставленного набок барабана колонны и цветы фризов из первого города. Печи выходят на тропинки. Город еще жив, в нём можно жить, выпуская дым в отверстие потолка.

В третьем обещания воздуха, возможности ночи, огни моря, беспокойство земли. Встреча лица. То, что ещё не произошло, древнее всего, потому что основа.

А источник один для всех трёх, его вода чуть горьковата, но бутылки на обратный путь наливаются быстро. Города вытекают из него. Остаётся окаменевшая пульсация берега, собранная соль. Тропа улыбнётся и подарит джемпер. Песок торопит выбирать, рыбы покусывают, подгоняя.

КАМЕНЬ РОЗЫ (РОДОС)

Мельницы ловят ветер, не пойманный кораблями. Город играет в шахматы с морем, делает ход вертикальной ладьей, море горизонтальной. Медленно растущие стены крепостей, за их тонкими раздвоенными побегами прятаться людям. Византийские квадраты и дуги госпитальеров. Церковь выбирается из госпиталя на площадь выздоравливающим больным. Языки строили дома и охраняли бастионы, так что дома получались похожими на крепости, громоздя повороты углов. Но наросшая за столетия путаница разноразмерных окон спасает. Каменный букет над углом арки.

Спрятанные за стеной точные купола. Тяжесть блоков стен и тонкость линий вокруг входов. Посреди улицы из дома вырастает маяк или дозорная башня – деревом из дерева. Лестница на второй этаж ведет не к людям, а в облако цветов. Пустынная сухость ступеней, плоских арок у плоской стены, глубокой темноты за ними под яркостью неба. Но не караваны, а люди, пришедшие с кораблей. Город построили так, чтобы можно было выбрать море – спокойное или бурное.

Стенам не нужно украшений, кроме герба области или человека. Светло-серый. Камни различны, но умеют вставать в ряды. Им не нужна одежда штукатурки, они сами скульптуры, приглаживать их – что белить страницу, избавляя её от грязи букв. Византийскую регулярную полосатость бросили – потом её подобрали турки. Но много ли сможет нарисовать на небе остро заточенный карандаш минарета? Переплёт окна разбивает свет на тысячи бликов, но их движение вязнет в подушках диванов и молитвенных ковриках. После турок свой фонтан поставили уличные художники.

Держащие друг друга дома превращают улицу в портал. Окна вытягиваются вслед свету. Жесткий серый оставляет дорогу солнцу – оно самый быстрый всадник, в сверкающих доспехах. Здесь горгульям немного работы. Дома закруглены ветром с моря. Улицы устроены так, чтобы дать ему дорогу. Крепость образует ущелья и пещеры потайных ходов. К стене примыкают пороховые погреба церквей. Но дневной сон не открывает церковь, даже если вернуться к ней вовремя.

Камни, охраняющие углы, особенно тяжелы. Крепкие колонны, широкие арки уверенности. В торжественную ширину лестниц без перил. Огромный зал, хранящий в боковых комнатках темноту болезни? лечащую темноту? Свет из щели окна под куполом режет пространство, попадая по людям. Грустное лицо не выносит прямизны искусственных цветов. Треугольник за треугольником в воздух. Долгая печаль вертикального окна, заполненного небом. Быстрые тени листвы переулков по камню.

Не складки, а плоскости. Не прячут, а дают место для. Но не всему. Сюда попробовали притащить кусок Венеции, но он не ожил без ее кривой зеленой воды, которую не положить в карман. А дома умели опираться друг на друга за много веков до. Оперный театр времен Муссолини глухотой стен напоминает элеватор. В рыцарски строгий дворец Великого Магистра притащили стулья, столы, диваны рококо. Архитектура уходит вслед за свободой, оставляя чиновникам пародию.

Улицы – оды. Но в трапезе не накормят – там только деньги. Торговцы спят долго, и город успевает утром чуть отдохнуть от них. Купол мечети собирает, а не подбрасывает. Минарет балансирует шарами на шаре. Круглые крыши мусульманских гробниц и фонтанов – желание обеспечить закруглённый уют на земле, отказ тянуться выше. Тюрбаноносные надгробья, вечно вглядывающиеся в цитату из Корана – и сами ставшие ею. Давая приют пестроте не цветов, а улиток. И тому, кто сможет назвать сторожку при них именем греческого мудреца.

Здесь колодцам на площадях не нужна крыша. Медленные ступени к аркам, вмещающим свет. Колоннам легче – заостренному своду с одной из сторон опорой стал воздух. Стены крепки и могут подождать новый потолок не одну сотню лет, а пока в доме поживёт небо. Оно вливается в синие воронки вьюнков. Или в дом