Ахмед безмолвствовал.

— Этот пусть тоже идёт, — тоном, не допускающим возражения, прибавил он, указав на Сергея. — Эй, ты, вставай! — и, наклонившись над ним, толкнул грубо. — Вставай!

— Куда? — простонал тот. — У меня. голова пробита. Мозги вытекают.

— Ладно, хрен с тобой, — смягчился чеченец. — Можешь остаться. А ты выходи. Слышишь? — приказал он дагестанцу. — Быстро!

Ахмед хотел что-то возразить, но Исрапилов громко скомандовал по-чеченски, и в купе вошли двое парней в армейских бушлатах с автоматами наперевес. Они схватили дагестанца за шиворот и решительно выволокли в тамбур. Но, испачкав руки в моче, выругались грязно и, тщательно вытерев ладони о сухие части его одежды, пинками погнали к выходу.

— Ишак вонючий! — поправляя шапку, крикнул молодой «гвардеец» и изо всей силы ударил Ахмеда ногой. — Быстро пошёл!

В мгновение ока Ахмед оказался на перроне. Дуло автомата жёстко упиралось в спину. Промозглый ноябрьский ветер сразу пронизал его тело до костей, обдал мелкими холодными капельками лицо.

Вагон, в котором они ехали, был предпоследним в составе. Вокруг не было никого.

— Ну, я же и так всё вам рассказал, — взмолился Ахмед с последней надеждой. — Поезд сейчас уедет. Пустите меня. Мне в Москву надо. Пожалуйста, не…

— Заткнись и иди вперёд, — перебил рослый «гвардеец», пинавший его особенно сильно, — Тут рядом. В комендатуре разберутся, кто тебя грабил, — и клацнул автоматным затвором.

Поняв, что спорить смертельно опасно, Ахмед повернулся и молча пошёл в темноту. «Гвардейцы» топали в трёх шагах сзади. Он дошёл до конца состава и по их приказу свернул направо, перешагнул через рельсы и устремился к видневшимся невдалеке мрачным и длинным одноэтажным зданиям станционных складов.

Вдруг откуда-то сзади, со стороны головы состава раздался резкий и жуткий, полный смертной муки, человеческий крик.

— А-аааааааа-аааааа!!!

Неистовый вопль звучал непрерывно, перейдя в надрывный непрекращающийся рёв:

— У-у-ууууууу-Ааааааа-У-у-ууууууу!!!!!

Такого страшного крика Ахмеду не приходилось слышать ни разу в жизни. Он с ужасом подумал, что же надо было сделать с человеком, чтобы тот так взревел по-звериному. Сердце захолонуло, и он остановился, будучи не в силах сделать ни шагу.

Чеченцы также остановились и оглянулись. Они переговаривались между собой и, радостно улыбаясь, с явным удовольствием вслушивались в этот нечеловечий вой, который всё звучал и звучал, пока его не стал заглушать шум тронувшегося поезда.

— Ну, пошёл, — приказал, наконец, один из «гвардейцев». — Попробуешь бежать — с тобой так же будет.

Не разбирая дороги, Ахмед двинулся дальше. Бесчувственными помертвелыми ногами он наступал в лужи, в склизкую чавкающую грязь. Ботинки промокли, и ступни занемели от холода.

Его провели вдоль складов и завернули в тёмный двор с наваленными по углам мусорными кучами. Ветер продувал насквозь мокрую одежду. Его била непрерывная дрожь, и он ждал лишь автоматной очереди в спину. Нет здесь никакой комендатуры. Его привели в эти мрачные привокзальные дворы только затем, чтобы спокойно пристрелить.

Ежесекундно ожидая смерти, Ахмед продолжал шагать вперёд. Голова была пустой, без единой мысли.

Чеченцы шли вслед за ним и негромко говорили меж собой по-своему. Чаще слышался голос рослого парня. Он что-то оживлённо рассказывал остальным, и время от времени все трое начинали громко гоготать.

— Стой. Пришли, — Ахмед услышал вдруг за спиной голос Исрапилова.

Дагестанец поднял глаза и увидел, что стоит напротив двухэтажного здания из серого кирпича. Его подтолкнули в спину:

— Заходи.

Он поднялся на крыльцо, открыл дверь и вошёл внутрь. Один из «гвардейцев» провёл его по грязному заплёванному коридору мимо двух дремавших у входа хмурых типов и, поднявшись на второй этаж, остановил перед какой-то дверью.

— Сюда, — приказал тот.

Дагестанец потянул на себя дверь и оказался в небольшой, плохо освещённой единственной горевшей под потолком лампочкой комнате с грязным исцарапанным линолеумом и обшарпанными, выгоревшими обоями на стенах. Напротив него за столом сидел щуплый рыжеволосый человек в камуфляжной форме. На его плечи была небрежно накинута советская офицерская шинель без погон и петлиц, с зелёным шевроном в виде ичкерийского флага на левом предплечье. На стене, за спиной человека, висел большой флаг «свободной Ичкерии» с заключённым в белый круг чёрным волком по середине зелёного полотнища. На столе также стоял небольшой зелёный флажок.

«Гвардеец» долго объяснял ему что-то на чеченском, тыча при этом в Ахмеда пальцем. Тот понимающе кивал, иногда задавая вопросы, и рассматривал дагестанца с нахальством, с полным осознанием своей власти.

— Я — комендант Гудермеса Ширвани Загуев, — дослушав «гвардейца» до конца, представился рыжий и спросил строго. — А ты кто? Покажи документы.

— Сулейманов Ахмед Гадисович, — ответил дагестанец. — Я сотрудник НИИ из Махачкалы. Ехал на поезде в Москву, в командировку по работе. Вот мой паспорт, — он пошарил в кармане рубашки и вытащил документ, дико радуясь, что не оставил его в отнятой дублёнке.

От сердца немного отлегло — ведь с ним пока просто разговаривают.

Комендант внимательно изучил паспорт. Перелистывая страницы, поднял брови, помусолил пальцами и брезгливо поморщился — документ оказался подмоченным. «Гвардеец» отвернул лицо и ухмыльнулся.

— Даргинец, значит, по нации? — спросил он.

— Да.

— Чистый?

— Нет, мать — лачка.

— С какого района?

— Я сам с Левашинского. Отец мой оттуда же. А мать из-под Ку-муха.

— Ну и чё стало? — спросил Загуев, возвращая паспорт и поспешно вытирая руки о лежащую на столе бумагу.

— Со мной ещё один человек был, тоже с работы. Мы вдвоём ехали. На станции нас ограбили и.

— От тебя воняет как от скотины, — скривился комендант. — Ты что, обоссался, что ли? Иди, умойся сначала, позорник! И сними свой вонючий свитер. Дальняк направо по коридору. Поговорим, когда вернёшься.

Ахмед поспешно вышел и, найдя туалет, долго тёр огрызком лежащего на раковине мыла лицо и голову. Затем стащил с себя свитер, снял рубашку и майку и старательно обмыл тело водой. Из крана тонкой струйкой текла только холодная, и Ахмед, растирая грудь и живот, зябко ёжился и кривил лицо. Он внимательно посмотрел в своё отражение в маленьком потрескавшемся зеркальце, висевшем на стене над раковиной. Оттуда на него глянули два насторожённых, диковато поблёскивающих глаза. Кожа помертвелого лица при тусклом свете казалась дряблой, пожелтевшей, словно у тяжело больного человека.

Ахмед встряхнул головой, быстро натянул на себя одежду, ещё раз ополоснул руки, постоял с минуту, дыша часто и сбивчиво, а потом вышел обратно в коридор, тихо прикрыв за собой деревянную дверь.