мороз, проснувшись, он в один миг сковал землю, стянул ее ледовым обручем, и снежинки, истончаясь на глазах, падали на наст с тихим, очень похожим на стеклянный звоном. А может, им только казалось, что снег падал со звоном.

– Такая погода, она в самый раз для прорыва. – Лепехин облизал губы. – Густота, как ночью. Собственного носа не видно.

– Не рано ли?

– Подождем еще чуть.

6

Перед дорогой выкурили по сигарете – последней, больше в пачке не оставалось, и Старков, с сожалением взглянув на светившуюся в сумраке красным пустую обертку, скомкал ее, бросил под ноги, отбил в сторону носком сапога. Темнота надвигалась медленно, неохотно, и долгое еще время им из овражка была видна высота, хотя сама линия окопов исчезла довольно быстро, утонув в вечерней густоте.

– Пора! Будем трогаться. – В голосе Старкова Лепехин уловил натянутость – это от напряжения, от нервного накала. Прислушался – все ли тихо? Было тихо, лишь где-то за высотами, далеко по ту сторону, раздавалась нечастая стрельба.

– Гранаты проверь, – проговорил Лепехин спокойным голосом.

– Гранаты? Наготове гранаты. Раз, два, три… – начал было считать Старков, но Лепехин перебил его:

– Знаешь что… Всякое бывает. Вдруг меня убьют, а ты пробьешься, а?

– Не пори ерунды!

– Командир полка в Маковках – Корытцев. Майор. Запомни, майор Корытцев… Ему передашь пакет, если что; пакет вот здесь, под ремнем. – Лепехин отогнул полу телогрейки, показал, где находится прихваченный поясом пакет. – А на словах скажешь: прорыв назначен на десятое марта. Десятого марта в одиннадцать вечера… Запомнил?

– Чего ж тут запоминать?

– Поехали!

Лепехин ударом каблука по торчку завода запустил мотор, включил первую скорость, и мотоцикл медленно, трудно пополз, преодолевая крутую боковину оврага, пробуксовывая на наледях. Старков подталкивал мотоцикл сзади.

Выкатив машину из оврага, огляделись – высоты не видно, она только чувствуется во тьме – сели: Лепехин за руль, Старков верхом на коляску, пристроив одну ногу на низком порожке, другую поставив на квадратную перекладину, которой «люлька» крепилась с машиной.

Лепехин сделал перегазовку, обвыкаясь в темноте с педалями, рычагами, рукоятями и кнопками управления, – в ночи, когда даже собственный нос не виден, они казались незнакомыми, хотя и запутаться тоже было мудрено – руки и ноги управлялись с ними автоматически. Старков задумчиво погладил «шмайсер», поставленный стоймя между коленями.

– Пора, – сказал он. – Нечего медлить. Поехали!

Лепехин тронул мотоцикл с места, заснеженное поле поползло им навстречу. В небе между разорванными облаками неярким огоньком засветилась далекая, едва заметная звезда, оба сержанта разом подняли головы, они словно почувствовали, что на них кто-то смотрит, изучает внимательно и предупреждающе, и подумали разом, что это зажглась их звезда. Звезда, принадлежащая только им одним, больше никому…

Лепехин, цепляясь глазами за любую неясность, высветленность в теми, а темь сделалась вдруг тяжелой, угольной, вспомнил о матери – ее лицо, молодое и печальное, в отчетливой яви возникло перед ним, кожа истончавшаяся и прозрачная, особенно на висках и под глазами, а на лбу – будто навощенная, каждая прожилка, каждый кровяной каналец виден. Он на секунду зажмурил глаза, встряхнул головой, ощупав одной рукой тяжелые костяные наросты надбровий, оглянулся на Старкова, высматривая в темноте его лицо, а когда вновь начал глядеть перед собой, наваждение исчезло.

Старков даже не заметил, как они очутились перед линией окопов, а потом и над самими окопами, – он с легким обмиранием ощутил, что мотоцикл неожиданно повис в воздухе, внизу мелькнуло бледное, освещенное огоньком сигареты лицо с большими, очень глубокими провалами глаз и черным ртом. Мотоцикл сильно тряхнуло – Старков, скатываясь с него, успел вцепиться в скобу, приваренную к стойке, потом увидел, как следом, перевалив через бруствер, выскочил немец в очень длинной, путающейся в ногах шинели и автомат, прижатый у него к животу, заплясал, забился разноцветными длинными огнями: зелеными, синими, красными… Но тут же смолк – заклинило.

Справа косо в сажевую недвижность неба вошла ракета и, сыро шипя, погасла в низком взлохмаченном облаке. В коротком всплеске света Лепехин разглядел очень близкую вторую линию окопов; покатые, через весь бруствер прорубленные ниши для пулеметов, всполошенных, кричащих людей, устанавливающих в одной из ниш тяжелый МГ с дырчатым, похожим на пожарную кишку стволом. С фланга выплеснула автоматная струя, прошла выше их, но ненамного, буквально несколько сантиметров не дотянула до головы – Лепехин даже ощутил тепло раскаленных пуль.

Старков, подпрыгивая в коляске, пытался рукой достать гранату, но тяжелое маслянистое тело РГД ускользало у него из рук. Он чертыхался и умолк только тогда, когда вытянул наконец гранату, сжал ее крепко в руке, а потом, внезапно вспомнив, что гранату кидать нельзя – осколки посекут и их, выставил ствол «шмайсера» перед собой и, держа автомат одной рукой, словно пистолет, полоснул очередью по месту, откуда выплескивалась огненная струя. Лепехин услышал, как в ответ кто-то очень тонко и страшно закричал, вдруг подумал с безразличием, что гитлеровец ранен в живот или в лицо, только при таких ранениях кричат вот так тонко и страшно, предсмертно.

– Пригнись! – прохрипел ему на ухо Старков.

Лепехин резко наклонился, почти уткнувшись лицом в бензобак, ощутив, как горько и остро пахнет загнанная машина. Старков же, не рассчитав, кидая гранату, сильно задел локтем его по голове, и Лепехин, ударившись о железо, почувствовал во рту вкус крови, он отвернул лицо и сплюнул в сторону, не разгибаясь. Впереди рванул взрыв, ослепил ярко, разбросал в стороны немцев, устанавливающих в нише пулемет, а сам пулемет выкинуло из окопа, и он упал у них на пути в снег, зашипел громко и сердито, охлаждая раскаленный взрывом дырчатый кожух.

Мотоцикл вильнул, и Старков опять чуть не сорвался, но успел схватиться за спину Лепехина.

Сбоку прошла светящаяся струя, перекрестившись с ней, выпущенная с другого фланга, – еще одна, ниже и прицельнее, с ними схлестнулась третья, и Лепехину показалось вдруг, что все в этой ночи, на этом небольшом клочке земли перемешалось, все сместилось – небо стало землей, а земля небом.

Он заметил, что Старков готовится кинуть еще одну гранату и выбирает, теряя драгоценные секунды, место, куда кинуть, чутьем, а не глазом нащупывая окопный зигзаг, где сейчас сгрудилось больше всего врагов, где зыркают автоматные вспышки, где таится наибольшая опасность. Под колеса подкатилось приплюснутое, с буграми всковырнутой мороженой земли тулово бруствера, Лепехин выжал до предела газ, и мотоцикл, ревя, подмял собою бруствер, но скорости не хватило, и машина, потеряв равновесие, гулко ударилась передним колесом о боковину окопа, пробуравила снег, выбираясь из ловушки. Заднее колесо мотоцикла и колесо «люльки» не успели проскочить, они застряли на ребре траншеи, заюзили, но бруствера не одолели. Мотор заглох. Лепехин упал в окоп, на самое дно, поскользнувшись на чем-то мокром. «Кровь», – мелькнуло