казалось, становилась лишь труднее, поганее и тоскливее. В этом смысле его жизнь прошла по известной, классической траектории: самый заядлый работяга в шоу-бизнесе прикоснулся к наиболее низменным людским мечтам и стремлениям и в итоге дорого за это заплатил – собственной душой. Из басни о «Том самом» избранном можно извлечь немало уроков, и вот один из них: если во всем следовать за своим неуемным Ид, то можно достичь бешеных, поразительных высот, но к финалу главный герой доберется глубоко одиноким и измученным.

ПОСТСКРИПТУМ. Эта рецензия была написана в 2012 году, и я ни слова в ней не изменил, однако должен заметить, что с тех пор я прочел еще по меньшей мере три других биографии Джеймса Брауна – и в особенности описания последних лет его жизни. Все они по-разному отвечают на спорные вопросы вроде того, почему Браун угодил в тюрьму, как он подсел на фенциклидин и кто снабжал его этим наркотиком, а также кому могла быть выгодна его смерть. Можете начать с чтения главы о Брауне из отличнейшей книги Стэнли Бута «Масло ритма» («Rythm Oil»); потом советую обратиться к труду Джеймса Макбрайда 2016 года «Убей их и уходи. В поисках настоящего Джеймса Брауна» («Kill ’Em and Leave: Searching for the Real James Brown»); а затем попробуйте нагуглить исчерпывающий репортаж CNN 2019 года, где, помимо прочего, утверждается, что Брауна, возможно, убили и что его бывшая жена Эдриенн, может быть, умерла вовсе не от случайной передозировки лекарств. В настоящий момент наследие Брауна находится в щекотливом положении: между организациями, желающими объявить его вдохновителем и кумиром чернокожих, с одной стороны и нешуточными обвинениями в изнасиловании, побоях и употреблении наркотиков – с другой.

Птичья лихорадка: одержимость Чарли Паркером

Вокруг бибопа было много расовой напряженности. Черные парни крутили с породистыми, богатыми белыми сучками. Они просто вешались на тех ниггеров прямо на людях, а сами ниггеры были пиздец какие чистенькие и болтали черт-те о чем – ясно, что были в теме.

Трейн [42] любил тогда задавать всякие ебучие вопросы: что ему играть, что не играть. Мужик, да нахуй это всё —

Птица [43] усадил с нами на заднее сиденье свою белую сучку. Он уже успел нормально так ширнуться и теперь —

В джазе существует давняя и не слишком уважаемая традиция устной биографии. Голос, «рассказавший» всё, приведенное выше, принадлежит Майлзу Дэвису из книги «Майлз: автобиография» («Miles: The Autobiography»), впервые опубликованной в 1989 году и официально изданной за авторством «Майлза Дэвиса и Квинси Троупа» (см. также «Леди поет блюз» («Lady Sings the Blues») Билли Холидей и Уильяма Даффи). В зависимости от настроения, этнической принадлежности читателя и того, какие наркотики он предпочитает, устная биография может показаться ему аутентичным воспроизведением голоса вместе с особым, внутренне противоречивым ритмом и интонацией – или же чуть ли не вопиющим расизмом, наподобие вполне респектабельных, извращенных антропологических выставок людей в викторианскую эпоху.

Следует прояснить пару моментов: во-первых, Квинси Троуп – чернокожий поэт и ученый, а не какой-нибудь белый писака-проходимец; во-вторых, «Майлз: автобиография» была выпущена в то время, когда Дэвис хотел поиметь немного денег с занимаемого им в джазовой традиции почетного места. Своими сумрачными глазами он поглядывал на перспективный рынок рэпа/ар-н-би/CD-переизданий, и его сквернословие никак не повредило репутации книги. Дэвис вырос в семье среднего класса со стабильным достатком: его отец работал дантистом, был трудолюбивым, культурным и начитанным человеком, активно участвовал в местной политике; Майлз учился в Джульярдской школе и каждую неделю получал от папы приличную сумму на карманные расходы (достаточную даже для того, чтобы помогать вечно безденежному Чарли Паркеру), а позже водил знакомство с писателями и художниками в послевоенном Париже. Поэтому неудивительно, что некоторые читатели книги «Майлз: автобиография» сочли этот спорный в плане аутентичности голос, похожий на бесстыдный закос под Нарка (Dopefiend) Дональда Гойнса или Малыша-Трюкача (Trick Baby) Айсберга Слима, в лучшем случае низкопробным лицедейством. Однако на более глубинном уровне голос этот намекает на массу нерешенных проблем и неприятных фактов о джазе и его месте в жизни послевоенной Америки. Вот так Америка видит – и слышит – сама себя. Так она представляет себе манеру речи (и ожидает, требует ее от) определенных групп людей. Такие черты она им приписывает, попутно отказывая в других.

Подобная напряженность проявлялась в джазе с самого начала и достигла болезненного апогея с появлением в середине века стиля, известного как бибоп. (Бибоп вправил позвонки покосившимся стандартам популярной музыки, скакнув в гораздо более разреженную, возвышенную гармоническую атмосферу.) Джаз, быть может, родился и вырос в борделях, забегаловках, хтонических ночных клубах, а не в презентабельных концертных залах, но то была дьявольски сложная, требовательная к техническому мастерству музыка. Музыканты из гастролирующих джазовых групп и оркестров должны были удовлетворять требованиям публики, выдавая биты, под которые по выходным можно было отплясывать; удовлетворять своим собственным высочайшим творческим стандартам; а также найти способ уцелеть, играя с расовыми мифами и сценическими образами. А в 1940‐е, на пике карьеры Чарли Паркера, джазовая сцена стала одним из немногих пространств, где чернокожие исполнители могли добиться относительной свободы творчества, и в основном на своих собственных условиях. Как поведать обо всех ловушках и пирушках, взлетах и падениях такой трудной, но временами радостной жизни, как у Паркера? Идти на сцену и дуть в мундштук, создавая нечто столь выразительное, столь лютое технически и острое эмоционально, что отпадает всякая необходимость давать какие-то пояснения словами. Вы можете принимать эту музыку или не принимать, но как экзистенциальный факт она незыблема, неоспорима. Неземное, совершенно неподражаемое звучание, сотканное буквально из воздуха; вихрь нот, подобный «стае райских птиц» Рембо, выпущенных на волю: никто другой не смог бы делать то, что делал он, в точности так, как он.

Чарли Паркер был одним из первых глубоководных джаз-музыкантов, завоевавших внимание широкой публики. Возможно, роковая преждевременная смерть в 1955 году помогла зацементировать его дурную славу, но статус героя мифа Паркеру был обеспечен. Пухлый, одетый в скучный костюм Икар с острыми когтями – одержимые поклонники бибопа уже и так возвели его в культ. Вскоре после его невнятной кончины в возрасте 34 лет Нью-Йорк испещрили трогательные граффити с надписью «Птица жив!». Печальный конец Паркера породил на свет мириады его загробных жизней: он был музыкальным колоссом, образцовым творцом-модернистом, противоречивым символом расовой политики и даже, наконец, счастливым героем почетного, посмертно снятого голливудского байопика. Жесткая, трудная