не доживать дни, а бороться... ибо тот русский, который не борется против большевиков, изменяет родине.

— Не думаете ли вы, что у нее сто двадцать миллионов изменников?

— Вы не дослушали меня. Я хотел еще добавить, что тот военный или бывший военный, который предпочел мирно отсидеться вдали от России, чем бы ни старался оправдать это бездеятельное сидение, изменяет еще и присяге.

Ксения, казнясь и считая себя виновницей быстро разгоравшейся ссоры, тщетно старалась примирить мужчин. Ни один ни другой не спешили ей на помощь.

В комнату вошел разбуженный громкими голосами Коля. Протирая глаза, недоуменно посмотрел на отца. Могло показаться, что приход сына еще больше возбудил Болдина.

— Вы говорили, что у того строя... который имела Россия... иссякла способность к эволюционным переменам. Вы не пробовали найти ответ, какие способности демонстрируют большевики. Голод... болезни... разруха, что еще они принесли... что еще могли принести? И миллионы смертей. А вы... а вы еще позволяете себе...

— Павел, прошу тебя... не надо, зачем же обижать Юрия?

— Ах, это я его, оказывается, обижаю! Ну, женушка, удружила, ну поддержала своего мужа... А что сделали ваши обожаемые большевики с русским языком, с русской грамотой? Вы над этим задумывались? — продолжал Болдин.— Вы помните, как встретила печать проект орфографической реформы двенадцатого года? Следа от него не оставила. А красные, едва придя к власти — более важных дел у них, конечно, не было,— уничтожили среди прочих вещей и букву «ять», которая с давних времен отличала человека интеллигентного от быдла, не знавшего, какой знак употребить в словах «отечество», «верность», «честь». И вы, русский человек, русский интеллигент, готовы одобрить и это тоже?

Показалось в ту минуту Чинику, что в присутствии сына умышленно распалял себя Болдин-старший. Будто хотел показать, что нет силы, способной заставить его свернуть с избранного пути... что ради верности убеждениям готов порвать с самым близким другом.

— Мне кажется, что в вас бродит хмель. Вы даете ему слишком большую власть над собой. А мне пора...— постарался как можно спокойнее произнести эти несколько слов Чиник.

— Вы пользуетесь правами гостя и тем, что я, как хозяин, не имею права ответить так же... не правда ли?

— Ксения, позвони мне, пожалуйста, завтра,— сказал Чиник в передней.

— Она вряд ли сможет сделать это. Мы уезжаем на три дня в Квебек. Я получил предложение,— произнес Болдин.

— Это для меня новость. Впрочем; как вам будет угодно. До лучших времен.

Болдин не ответил, а едва за гостем закрылась дверь, желчно произнес:

— Не удивлюсь, если он окажется на службе у большевиков. Знал бы, кого спасал в Тверце, можно было бы не торопиться. А ты,— вдруг резко обернулся к жене,— имей в виду, если еще хоть раз разревешься, пеняй на себя. И не думай звонить ему.

Через четыре дня Юрий Николаевич покидал Монреаль. Проводить его пришла Ксения. То и дело оглядывалась вокруг, заспешила домой еще до отхода поезда. Передала брату корзину с припасами на дорогу, торопливо поцеловала и ушла, не оглядываясь.

Когда поезд тронулся, Чиник нашел в корзине конверт. Распечатал его. И увидел в нем триста долларов.

После этого отношения между Чиником и Болдиными надолго прервались.

— Ну, как встретили тебя? — спросила Ингрид.— Ты не был целую вечность, похудел. Устал?

— Да нет, не устал, только я к ним больше ездить не буду... А малыш наш вырос. Будто не два месяца, а два года прошло,— улыбнулся Чиник, не без усилия поднял Сиднея и поцеловал его.

В начале 1919 года Павел Болдин с неослабным интересом следил по газетам за судебным процессом, проходившим в Капитолии. Участвовали в нем члены специальной подкомиссии и юридической комиссии сената США. Шло следствие по делу Октябрьской революции.

Среди свидетелей был некий хлеботорговец Френсис, сделавший быструю карьеру на политическом поприще (как это часто случалось в Америке) благодаря импозантной внешности и хорошо поставленному голосу. Посол Северо-Американских Соединенных Штатов в Петрограде торжественно поклялся на библии говорить правду и одну только правду. Его показания на следующий день обошли газеты чуть ли не всего мира:

«Большевики не заслуживают признания, не заслуживают даже того, чтобы вести с ними деловые отношения. Они убивают всякого, кто носит белый воротничок, кто получил образование или кто не большевик. В ряде губерний они национализировали женщин. Я читал об этом в специальных изданиях советского правительства и в центральных газетах».

Второй свидетель говорил:

«Система советской власти обречена на гибель по трем причинам: во-первых, из-за недостатка сырья, во-вторых, из-за недостатка опытных руководителей, в-третьих, из-за отсутствия у рабочих склонности к труду».

Третий свидетель утверждал:

«Большевики, совершив революцию, отбросили Россию на много лет назад и поставили ее за черту цивилизованных государств».

Материалы процесса публиковались под броскими заголовками. Газета «Нью-Йорк тайме», некогда настаивавшая на интервенции в Россию, призывала теперь слать туда «как можно больше войск»: «Поскольку мы вступили в Россию с определенной целью, почему же мы не доводим начатого до конца? Рано или поздно нам придется что-то делать с большевиками».

«Надо всемерно содействовать падению большевиков» — к этому сводилось решение суда над революцией в России.

Болдин выписал протокол. Долго изучал его, подчеркивал места, наиболее созвучные своему настроению. Прикидывал, чем могут кончиться походы против красной России, начинавшиеся в самых разных концах земли. Говорил себе: Америка зря свои войска в чужие страны не посылает. Значит, будет большая война...

Подходил к полке. Брал в руки том Карамзина, с которым не расставался ни на войне, ни на чужбине. Открывал знакомую страницу.

Вчитывался в слова, дававшие надежду и утешение. Старался посмотреть на Россию взором летописца:

«Кроме особенного достоинства, для нас, сынов России, ея летописи имеют общее. Взглянем на пространство сей единственной Державы: мысль цепенеет; никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею, господствуя от Тибра до Кавказа, Эльбы и песков Африканских. Не удивительно ли, как земли, разделенные вечными преградами Естества, неизмеримыми пустынями и лесами, непроходимыми, хладными и жаркими климатами; как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну Державу с Москвою? Менее ли чудесна и смесь ее жителей, разноплеменных, разновидных и столь удаленных друг от друга в степенях образования? Подобно Америке Россия имеет своих Диких; подобно другим странам Европы являет плоды долговременной гражданской жизни. Не надо быть Русским: надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который... открыл страны, никому дотоле неизвестные, внес их в общую систему географии,