к своему письму прикрепил Катино, тоже не удалось прочитать, И только через две недели, вчера, когда получил телефон из рук строгой медсестры, он обнаружил оба письма. Если бы знал профессор, как колотилось его сердце, как потом на глаза навернулись слезы, когда он прочел коротенькое Катино письмо… Уже столько раз перечитывал его и представлял, как она писала его, что чувствовала… Как много было сказано между строк — простых, скромных, но дышащих такой любовью к нему, такой заботой о нем… Теперь он знал доподлинно, что это такое — любить одну-единственную женщину (девушку, поправил себя) любовью, которой раньше не знал. Не подозревал даже, что может так любить, так тосковать. И так радоваться, что скоро ее увидит.

Когда это началось? Может быть, когда она упала в его палате от удара летящего стакана и в луже воды собирала осколки? А может, когда он недоумевал, почему только в коридоре больницы, когда она обернулась на его голос, он вспомнил этот так запавший в душу и память взгляд юной девушки? Тот особенный взгляд, который вначале был просто заинтересованным, а затем вспыхнул и засиял, как будто она узнала, кто стоит перед ней. Так было там, в вестибюле театра. Так случилось и в больнице: он держит под мышками костыли, а она снимает косынку с головы. И к ним подходит — не раньше, не позже — Митя. Создалось ощущение, что нашелся последний пазл в той картинке, которую затем они с Митей сложили и которой непомерно удивились.

И еще: все время рядом был друг, такой, что лучше не придумать! Телефон в руках Кости зазвонил, и это мог быть только он. Засмеявшись, Костя ответил: «Привет, дружище!» Голос Мити выглядел озабоченным. Спросил, разговаривал ли он со своим отцом о планах, которые тот собирался предпринять для укрепления его, Костиного, здоровья. Не подозревая подвоха, Костя сказал, что еще не приехали домой, вот приедут, тогда… И Митя сообщил, что он должен был вскоре узнать: ему предстояло через два дня лететь в Сочи — там был филиал отцовской компании, а главное — морской воздух, так необходимый для полнейшего выздоровления Кости.

Катя выполняла задание Нины Николаевны — пересчитывала комплекты постельного белья, пришедшие из прачечной, и сравнивала со списком в тетради. Раскладывая чистые халаты и пижамы, вспомнила разговор с Митей, когда он уговаривал ее в этом месяце закончить работу и готовиться в мае к вступительным экзаменам. Как много места занял этот человек в ее жизни! А ведь он заменил ей отца… или брата. А затем со вспыхнувшей радостью стала думать о Косте, о том, что он уже дома. И может быть, думает о ней, о их предстоящей встрече…

С Митей договорились, что он заберет Костю и через час после окончания ее рабочего дня они будут ждать ее в кафе-баре, ставшем уже постоянным местом встреч с Митей.

Оба друга пришли раньше 6 часов и сидели, часто поглядывая на дверь. Костя особенно был нетерпелив, но еще мог обсуждать с Митей, как ему удалось уговорить отца отложить его отъезд на неделю. Наконец Катя появилась и Костя, не выдержав, пошел ей навстречу. Остановил ее, взял за руку, другой рукой гладил по лицу. Митя видел выражение лица Кати — оно не было радостным, скорее, выражало какое-то страдание наполовину с волнением. Встал, встречая их, сказал ободряюще:

— Ну, ну, Катя, только не плачь… Ты же знаешь, Косте нельзя волноваться. — Потом понял, что надо как-то разрядить обстановку. — От вас прямо флюиды стреляют во все стороны. И в меня тоже.

Помог обоим усесться рядом, разглядывал их. А они, кажется, ничего не слышали и даже не поняли его стараний, так были прикованы взглядами друг к другу, что ему стало неловко.

— Пожалуй, я сделал свое дело и могу покинуть вас.

— Да ладно. Посиди с нами. Мы привыкнем быстрее друг к другу. — Костя улыбался и, любовно глядел на Катю, не выпуская ее рук.

Катя наконец сделала глубокий вздох и такой же глубокий выдох, улыбнулась, благодарно взглянула на Митю, по-прежнему крепко сжимая Костину ладонь, и сказала:

— Митя, правда, Костя хорошо выглядит?

— Да, неплохо, не хромает, никаких бинтов, и костылей не замечено. Давно убедился, что влюбленные всегда выглядят молодыми и красивыми.

— Да, в этом свитере он такой молодой… Костя, правда — ты похорошел. — Катя поднесла к губам руку Кости, и подставляла другой его руке погладить ее волосы. Хорошо, что пришла без головного убора, потому что эта Костина ласка да любовь в глазах приносили особенное наслаждение.

— А ты еще красивее стала. Как-то я подзабыл, насколько ты красива.

— Ребята, а я еще заметил — влюбленные буквально на глазах глупеют.

Так они перекидывались еще какими-то незначащими фразами, и всем троим было необыкновенно хорошо.

Друзья понимали: Кате надо было как-то сообщить о скорой разлуке с любимым, но ни тот, ни другой не готов был еще это сделать. Митя предоставил эту обязанность влюбленному другу и оставил их наедине.

И Косте пришлось самому искать возможность объяснить, почему они скоро должны расстаться вновь. Когда Катя воскликнула, что теперь стало так светло и что тучи над их головами наконец рассеялись, он стал испытывать угрызения совести и промолвил:

— Катя, я должен сказать тебе то, что расстраивает меня и должно расстроить тебя.

Катя изумилась, настолько она была счастлива, взяв его за руку и ведя его к парку, где они встретились в первый день года. Уже вечерело, становилось прохладнее, но осознавала, что теперь ей ни по чем ни темнота, ни холод. Наконец — то рядом любимый человек, по которому так долго тосковала и на которого сейчас можно было глядеть сколько угодно, чувствовать тепло его руки. И даже можно остановиться и прижаться к нему. Она так и сделала: уткнула лицо ему в мягкий ворс кашемирового пальто, замерла от удовольствия и взглянула в лицо Кости. И увидела его страдальческое выражение глаз.

— Катя, знаешь, у нас для встреч только неделя, уже шесть дней осталось. Даже меньше. Мне надо ехать к морю, врачи советуют дышать морским воздухом, чтобы закрепить результаты операции.

Костя с горьким чувством наблюдал, как менялось Катино лицо: сначала оно выразило удивление, потом недоверие и, наконец, понимание произнесенных им слов. Она отстранилась и произнесла, стараясь скрыть страшное разочарование, только одну фразу:

— Что ж, Костя, надо — значит, надо.

Косте стало так неуютно от этих слов и от того, как они были сказаны, что он схватил и