Нанни бросила хворост в маленький очаг и повернулась ко мне – глаза ее блестели.

– Ясное дело, – сказала она.

– Но… – начала я, однако не нашлась что сказать дальше.

Нанни взяла котел и вышла на улицу. Когда она вернулась, котел был полон снега. Она повесила его на цепь, свисавшую над огнем, а потом открыла ларь, достала два куска мяса и бросила их в котел вместе со щепоткой соли – для супа из волчатины больше ничего не требовалось.

Все это время я молча стояла поодаль. Мне не хотелось садиться на шкуру, хотя она и казалась мягкой на вид. Есть бульон из волчьего мяса я тоже не собиралась.

Но желудок требовал пищи. Обед был уже очень давно.

– Не хочешь? – спросила Нанни, разливая суп.

Я покачала головой.

Тогда она села и принялась есть. Мясо было жестким, так что ей приходилось долго его жевать.

– Я считаю, что волков убивать нельзя, – сказала я.

– Ну-ну, – пробормотала Нанни, не глядя на меня.

И снова повисла тишина. Слышалось только чавканье Нанни, хруст, когда она грызла хрящ, и чмоканье, когда пила бульон.

Ох, как у меня живот подвело! Голова казалась совсем пустой и кружилась, в висках стучало.

– Ты хотя бы волчиц не убиваешь? – спросила я.

– А что?

– Ты ведь в волчиц не стреляешь? Хотя бы в тех, у кого есть волчата? – допытывалась я.

Нанни провела пальцем по своей миске, облизала его, а миску убрала.

– Я отстреливаю всех волков, которые мне встречаются, – ответила она, а потом вынула из ларя кусок сырого мяса и ушла с ним на улицу. Наступал вечер.

Вдруг у меня за спиной что-то загремело. Я подскочила от неожиданности: я-то была уверена, что осталась в хижине одна. Приглядевшись, я обнаружила, что это гремели жестяные банки, крепко привязанные к веревке – той самой, которая через дыру в стене выходила наружу и которую я приняла поначалу за веревку для белья.

Нанни вернулась. Взяла одно из своих ружей, зарядила его через ствол пулей, которую достала из ящика на верхней полке. Потом поставила ружье к отверстию в стене и устроилась на лежанке.

– А теперь не шуми, – предупредила она, словно я до этого болтала без умолку.

Она заснула. Глупо было стоять столбом, дрожа от холода, в то время как эта незнакомая женщина в кожаных штанах лежала и посапывала во сне.

Прошло два-три часа – так мне, по крайней мере, показалось. Я так устала и проголодалась, что у меня даже мысли начали путаться. А над очагом все еще висел котел с едой. Конечно, суп уже остыл, но я все равно чувствовала его запах. И даже словно бы ощущала его вкус на языке, представляла, как бульон льется вниз по горлу, заполняя страшную пустоту в животе.

А что если все-таки взять кусочек, она ведь даже не заметит. Ну же, решайся! Всего один кусочек! Только чтобы почувствовать вкус.

Я бесшумно прокралась по полу. В комнате было темно, огонек керосиновой лампы уже догорал. Выловив ложкой маленький кусочек мяса, я сунула его в рот и принялась жевать. Мясо было жестким, но вкусным. Я не могла удержаться, чтобы не взять еще, и еще, и еще. А потом поднесла котел к губам и выпила остатки густого бульона. И в этот самый миг вновь что-то загремело за дырой в стене. От испуга я выронила котел. В тот же миг Нанни проснулась и бросилась к своему ружью.

Грянул выстрел. Я обхватила голову руками; сердце стучало так сильно, что я боялась, как бы оно не пробило грудную клетку. Нанни подлила керосина в лампу, чтобы стало светлее. Снова зарядила ружье, взяла его в одну руку, а в другую – фонарь и вышла на улицу, даже не взглянув на меня.

Вскоре она вернулась. Немного постояла в дверях.

– Думаю, ты обрадуешься, узнав, что я промахнулась, – сказала она, а потом посмотрела на лежащий на полу котел. – Или ты уже переменила мнение об охоте на волков?

Я ничего не ответила. Просто подняла котел. Надеюсь, она не увидела, как я собрала в него с пола остатки мяса и съела их. Капли бульона попали на волчью шкуру на полу, там их было не стереть.

– Тебе же хуже, – сказала Нанни и швырнула шкуру на лежанку рядом со своей. – Сама я не сплю на грязном.

Она еще раз вышла из дома с мясом, и вскоре я услышала, как снова загрохотали банки.

«Сигнализация» – так называла свое изобретение Нанни. Веревка, которая тянулась от дырки в стене к шесту в снегу, на самом деле предназначалась не для белья. На шест Нанни вешала мясо. Когда волк, привлеченный запахом, набрасывался на приманку, он задевал веревку, и банки начинали греметь. Тут уж надо было не мешкать. Но даже если Нанни действовала расторопно, все равно ей случалось промазывать, особенно по ночам, когда светили только звезды. И все-таки в кладовке у нее было столько мяса, что одной не съесть. Нанни перебралась в эти края пару лет назад с острова Диво и не загадывала, на сколько тут останется. Мало кто родился на Волчьих островах, а вот умерло много. Жизнь искателя удачи полна опасностей.

Вновь настроив свою сигнализацию, Нанни вернулась в дом и легла. Я тоже к тому времени свернулась калачиком под шкурой, пусть та и была мокрой и жирной, но согревала хорошо. Запах был сильный – пряный острый запах зверя. Именно так пахнет волк, когда он рыщет по округе, не чуя опасности. А вместе с ним, возможно, волчата – бегут следом, чтобы не отстать.

«Интересно, что бы сказал папа, – подумала я, – узнай он, что я лежу под волчьей шкурой в доме у человека, у которого столько мяса, что она не знает, куда его девать?» Папа считал, что нельзя брать у природы больше, чем необходимо. «Нельзя жадничать», – говорил он.

В конце концов усталость взяла свое. Мы с Нанни лежали валетом. Засыпая, я успела подумать: хорошо, что именно сегодня она надела новые носки.

Не могло быть и речи о том, чтобы снять носки в доме Нанни. Я поняла это на следующее утро, когда проснулась. Огонь в очаге давным-давно потух. Пол был так плохо сбит, что в некоторых местах сквозь щели виднелась земля.

Удивительным образом в тот день мы уже не были такими чужими друг другу, как накануне. Я даже почувствовала себя почти как дома. А когда Нанни сварила на завтрак кашу с волчатиной, я, конечно, не закричала ура и не побежала со всех ног к столу, но все-таки мне было легче согласиться и сказать спасибо.

Снаружи разыгралась настоящая метель, снежинки летали огромные, словно варежки. В доме Нанни не было окон, но кое-что можно было разглядеть сквозь отверстие в стене. Дверь мы старались открывать как можно реже. «Странно проходит жизнь в такой вот сторожке, – размышляла я. – Словно угорь в норе – сидишь и ждешь, пока добыча проплывет мимо прямо тебе в рот, а тогда – бах! Потом заглатываешь кусочек повкуснее, а все лишнее выплевываешь». В самом деле, вокруг того места, где сидела в засаде Нанни, валялись горы костей. Снег засыпал их, так что можно было не беспокоиться об уборке.