В письме жене от 18 июля 1926 года Набоков обнаруживает нетерпение: «Жду ответов из-за границы от Бунина, Шаховского, де Калри , – до сих пор ни один из них не ответил. Да, еще – от Дяди Кости »[94]. Ответа Бунина либо не последовало – или же он не сохранился. В подаренном Бунину экземпляре «Машеньки» сохранилось одно замечание: «Ах, как плохо!»[95] Замечание написано рукой Бунина в 8-й главе романа на полях возле следующего абзаца: «Это было не просто воспоминание, а жизнь, гораздо действительнее, гораздо “интенсивнее” – как пишут в газетах, – чем жизнь его берлинской тени. Это был удивительный роман, развивающийся с подлинной, нежной осторожностью» (Набоков РСС 2: 85 ср. Набоков 1990 1:73). Бунин часто судил о литературе по словесному изяществу, которое он считал мерилом мастерства писателя. Резко отрицательное замечание было, по-видимому, вызвано употреблением прилагательных «интенсивный» и «удивительный». Хотя оба прилагательных употреблены Набоковым в ироническом ключе, их выбор мог показаться Бунину стилистически неудачным.

Роман «Машенька» был назван самым «бунинским» во всей прозе Набокова – и в этом есть доля истины[96]. Вера Бунина, которая предпочитала «Машеньку» всем последующим романам Набокова, вспоминала уже после войны, что Бунину первый его роман понравился[97]. Это так и не так. «Машенька» не произвела на Бунина сильного впечатления, не взбудоражила Бунина – как, собственно, она не взбудоражила и ведущих критиков и литературоведов в эмиграции. Константин Мочульский, будущий биограф Достоевского и Блока, писал в рецензии: «В этих идиллических описаниях есть гладкость, даже умение. Читая их, припоминаешь и Тургенева, и Бунина. Здесь особенно чувствуется большая литературная культура автора, мешающая ему найти свой собственный стиль»[98]. Только после публикации в парижских изданиях романов «Защита Лужина» (1929–1930) и «Подвиг» (1931–1932), а также таких первоклассных рассказов, как «Пильграм» (1930) и «Совершенство» (1932), Бунин стал проявлять к Набокову живой (и болезненный) интерес. Записи Веры Буниной, окрашенные ее собственным меняющимся отношением к Набокову, дополняют многое из того, что осталось за полями переписки писателей и их собственных воспоминаний и высказываний друг о друге. 17 сентября 1929 года Бунина замечает по поводу «Защиты Лужина»:

На первом этапе отношений писателей интерес Бунина к Набокову нарастал по мере появления новых набоковских публикаций. Несколько раз в течение 1920-х годов произведения Бунина и Набокова публиковались бок о бок в различных изданиях. К примеру, в «Вестник главного правления общества галлиполийцев» (Белград, 1924 год) Бунин дал свою статью, а Набоков – стихотворение. В газете «Руль» от 27 апреля 1924 года опубликованы два стихотворения Бунина и рассказ Набокова «Благость»; в одной и той же книге «Современных записок» за 1927 год был напечатан рассказ Бунина и «Университетская поэма» Набокова, а в 1929-м были опубликованы фрагмент из «Жизни Арсеньева» Бунина и начало «Защиты Лужина» Набокова[100]. 27 июля 1929 года Илья Фондаминский, литератор, меценат, общественный деятель и один из соредакторов «Современных записок», писал Бунину о «Защите Лужина»: « Роман Сирина – настоящего “мастера”. Очень интересен, но бездушен. Жизнь шахматиста (Алехина?)». 1 августа 1929 года жена Бунина процитировала эти слова Фондаминского в дневниковой записи[101]. В то время Фондаминский еще формировал свое мнение о Набокове, но уже был готов использовать свое влияние на политику редакции по отношению к Набокову. 7 мая 1929 года Фондаминский пишет соредактору Марку Вишняку: