Что-то лопнуло в голове. Раздалось – чпок! – и рот наполнился кровью. Сломался не хребет, сломался нос. Джимми так мощно надавил сбоку, что хрящ продавил ковер и треснул со звуком, с каким ломается засохшая крабья клешня.

Такой чудный звуковой эффект пропал впустую. В затуманенном мозгу родилась одинокая мысль: если нос разбили в лесной чаще и никто не записал звук, никто не наложил этот звук на дорожку фильма, разбился ли нос на самом деле?

Фостер дал понять, что шутить не намерен, и кивнул в сторону кабины лифта, мол, заходи:

– Езжай куда хочешь: вверх, вниз, меняй лифты. Но если поймаю, тебе конец.

Сунув руку за отворот куртки, он достал незаряженный пистолет Робба из наплечной кобуры.

Охрана в здании была та еще. На всех мониторах наблюдения видно было лишь черно-белую зернистую картинку с пустыми коридорами. На одном из экранов Фостер увидел себя с пистолетом в руке. Лысеющего, пучеглазого за толстыми стеклами очков человека, чья варикозная рука сжимает пистолет. И никто, кроме него, этого не видит.

Пусть придет полиция, пусть его арестуют… Да не придет никакая полиция! Все, это уже не тот мир, что прежде. А может, того мира никогда и не было.

Пистолет необходим, чтобы напугать ее. Если «Люсинда» будет его бояться, она никогда больше не перезвонит ему, ни за что не появится просто так, чтобы поздороваться, поболтать. Сам он не мог сопротивляться – слишком к ней пристрастился. Значит, надо сделать так, чтобы эта Люсинда для Фостера умерла.

Девушка посмотрела на него, гордо подняла красивую головку. Может, и впрямь была чудесной актрисой. Попыталась выглянуть через его плечо в надежде на помощь со стороны, а потом просто нажала на какую-то кнопку. И отошла к задней стенке лифта.

– Звони куда хочешь, включай пожарную тревогу. Но помни: если остановишься надолго в одном месте, я найду тебя раньше, чем это сделает полиция.

Двери закрылись, кабина пошла вверх, цифры над дверью показали куда. Здесь, в фойе, на панели из нержавеющей стали светилось несколько полос красных огоньков, каждая указывала местоположение своего лифта. Кабина, в которую вошла девушка, остановилась на семнадцатом этаже. На том же этаже замер огонек и другого лифта, а потом спустился на несколько этажей. Очевидно, она пересаживалась из кабины в кабину, чтобы скрыться от преследования.

Маленькие красные огоньки отслеживали бегство, подпрыгивая и падая, перескакивая с одной стороны фойе на другую, ехали выше или ниже, а затем снова меняли кабины.

То, что Фостер сегодня проделал, вынудит «эту» Люсинду бежать от него всю жизнь.

Интуиция подсказывала, что девушка скоро запаникует: может, вызовет полицию, может, позвонит своему сутенеру. На одном месте точно стоять не будет – Фостер хорошо ее пуганул.

И чутье не подвело. Один из лифтов несся прямо в фойе, на выход.

Глядя на летящую вниз кабину, Фостер вспоминал, как ловил дочку в такой же игре много лет назад. Отцу удавалось увидеть дочку только в тот момент, когда ребенок, вереща, прыгал в другую кабину. Фостер кидался за девочкой, но та уже успевала уехать, и ему казалось, что это веселая игра.

Тогда ему и в голову не пришло вызвать охрану, чтобы перекрыть выходы. Как долго дочери уже не было в здании, когда он все еще бегал, хохоча, пытаясь поймать девочку? Как идиот, Фостер выкрикивал ее имя и бегал за призраком.

Сейчас, держа в руке учебник, Фостер встал точно перед дверьми спускающегося лифта.

Двери скользнули в стороны, девушка ринулась вперед, почти налетела на него. Резко остановилась, упала на застланный ковром пол. Свернувшись в комок, захныкала:

– Пожалуйста, папочка, не надо!

Фостер вынул пистолет из куртки и нежно приставил ствол к ее макушке, утопил в красивых темных волосах. Произнес:

– Ты не мой ребенок. И актриса ты никудышная.

И чтобы было по-серьезному, чтобы она презирала его до конца своих дней, добавил:

– Шлюха ты. Грязная, грошовая членососка.

Она перестала плакать и подняла голову. Дульный срез стал точно между глаз. Если в них секунду назад и был страх, то теперь осталась лишь ярость. Собирался он убивать или нет, но эта Люсинда была сама готова убить его. Вот и хорошо. Вот и прекрасно.

Джимми терпеть не мог сидеть в центре зала. Ныл, что те, кто сзади, будут пинать его кресло. А те, кто по бокам, локтями толкаются или шепчутся. Перед ним всегда садятся дылды. Нет, может, центр зала и лучшее место для просмотра, но все преимущества изрядно перевешиваются помехами. Вот почему сейчас бум домашних кинотеатров.

– Сегодня все будет по-другому, поверь, – сказала Митци.

Джимми понятия не имел, что такое черновой монтаж, не знал, что такое показ чернового монтажа. Парень просто обрадовался, что пустят на киностудию посмотреть фильм. Пришлось его слегка расстроить, объяснить. Там не будет смокингов и софитов. Это просто предварительный показ фильма о гражданской войне. И фильм-то паршивенький, и одеты все будут как обычно по пятницам.

Только откуда Джимми знать, как одеваются по пятницам? Лучший костюм, доступный ему, – чистая бандана на слипшиеся от грязи дреды.

Зачем ее пригласили в этот балаган, осталось для Митци за гранью понимания. Каждый вечер превращался в выбор: почитать классику или отправиться на тусовку с коллегами по цеху. Иными словами, провести время с талантливыми мертвецами или с живыми идиотами.

В фойе студийного кинозала их словно заточили за невидимой стеной: никто к ним не подходил, никто не обращался. Может, из-за гематом на ее шее, а может, из-за того, что неряшливо нанесла тональный крем на разбитый нос и под распухшие глаза. Впрочем, Митци знала, что она здесь изгой и по другим, более веским причинам.