Этой ночью он будет глушить «Джек Дэниелc» и бороздить пучины «даркнета» в поисках своего ребенка в последний раз. Помнится, он ужасно злился, когда Люсинда убегала, даже если они просто играли в салочки. Не метнись она тогда в лифт, неважно, по какой причине, сейчас семья была бы вместе. Так что похороны, можно сказать, достигли цели: заставили выплеснуть и горе, и гнев. Он избавился от зависимости, от пристрастия к утерянной дочери.

Теперь ему все равно, и это не просто онемение чувств, ведь у онемения есть оборотная сторона: боль утраты может нахлынуть вновь. Нет, уже не может быть никакой оборотной стороны.

Звук колокольчиков сообщил, что в почтовый ящик пришло письмо – ссылка от незнакомого адресанта. Может, от извращенца, а может, и нет; обычная ссылка на «Ютьюб».

Как всякий взрослый человек, Фостер понимал: то, что беспокоит одного, беспокоит и других. То, от чего не мог уснуть он, Фостер, не давало спать и миллионам других людей, и видео служило прекрасным тому подтверждением. На экране босоногая и одетая лишь в пеньюар якобы чирлидерша из старших классов неслась, спотыкаясь, по якобы лесу, погруженному в якобы тьму. Руки и лицо ее были смехотворно измазаны якобы кровью. Целые поколения зрителей уже насмотрелись неправдоподобной смертью – красиво подсвеченной, убого сыгранной, подчеркнутой музыкой. Никто уже не верит в реальность смерти. Когда тебя долго кормят ложью, ты не принимаешь правду на веру.

Миллионы зрителей смотрели, как полуголая актрисулька продирается сквозь ветки и кустарник, а ее преследует скрытая тенями фигура с мясницким ножом. Не один только Фостер счел это липой. Он поднял к губам бутылку «Джека Дэниелса». Фостер пил, но не пьянел. Безразличие пришло не от виски, а от полной неспособности поверить.

Чирлидерша тем временем сражалась со своим пеньюаром, запутавшимся в кустарнике. Убийца поднял клинок, и лунный свет блеснул на лезвии. Девица ахнула и закрылась руками. Чистое сверкающее лезвие вошло в плоть и вышло измазанным кровью; вошло вновь и вышло со стекающей струйкой крови. Чирлидершу показали в профиль – откинутая голова на фоне полной луны. Блестящие губы двигались; отвратительная озвучка не совпадала с движениями рта. Но сам крик был неподражаем. Охваченная безумным ужасом, девочка пронзительно завизжала:

– Помоги мне, папочка! Пожалуйста, помоги!

Слова повисли в воздухе густым дымом. Удалось жертве убежать или нет, Фостер и не заметил. Но кричала она голосом Люсинды.

Фостера вырвало прямо на клавиатуру.

От кожи Джимми пахло краской. Пахло так сильно, что, когда она брала член ладонью и дрочила ему – будто трясла баллончик с краской, – ей казалось, что внутри что-то должно загреметь. Скорее всего, Джимми страдал кетоацидозом – такой он был тощенький. Но Митци не сомневалась: часть краски, которой он годами малевал граффити, въелась в поры кожи, и теперь парень источал запах ночного вандала.

Трудно было представить, какой коктейль разных препаратов уже булькал у него в крови, когда туда влился «рогипнол». Митци порылась в выдвижном ящике стола и выудила баллончик аэрозоля «наркан», который доктор Адама выдал ей именно для таких случаев. Стоило раз пшикнуть, и Джимми подскочил, часто дыша.

– У меня че, передоз? – Он заикался, желтые глаза восхищенно смотрели на Митци: – Ты мне жизнь спасла!

Митци наклонилась и поправила ленточный микрофон «Ар-Си-Эй – семьдесят семь – Ди-Экс».

– Ты пока не спеши меня благодарить.

У ног Фостера зияла разрытая пустая могила. Едва различимые в темноте, бессчетными свидетелями высились вокруг надгробья. Каждое надгробье – гранитное ли, мраморное ли – камень, выбитый из тела единой, невообразимо огромной планеты и отесанный до общепринятого размера и формы, со стандартным текстом.

Механизм для опускания гроба все еще стоял над ямой – то ли для того, чтобы прикрыть ее, то ли чтобы в конце концов опустить гроб. Оставленные букеты, как живых цветов, так и искусственных, ничем не пахли. А вот ночной запах свежескошенной травы навевал воспоминания детства. В неподвижном воздухе серыми призраками разлетались струйки воды, бьющей из разбрызгивателей.

Захрустел гравий под ногами, синеву ночи перекрыл черный контур фигуры. Мужской голос прошипел:

– Фостер!

Робб приближался, цепляясь руками за края надгробий, как слепой пробирается по незнакомому помещению. И снова вместо адвоката Фостер позвонил своему наставнику. А что, разве не Робб вытащил его из той передряги в аэропорту? Хотя от обвинения в ношении оружия даже Роббу отмазать его будет не так легко. В Сети, в конце фильма с девицей, выскакивает приглашение посмотреть другое видео: «Скорбящий отец угрожает массовой расправой на похоронах дочери». Из Сети он узнал, что на его арест выдан ордер, и, поскольку каждый шаг любого человека можно отследить по телефону, Фостер вынул из своего аппарата аккумулятор. Мотать срок не хотелось – особенно теперь, когда он услышал голос Люсинды. Это действительно был ее голос, не воображение, не сон. От ее крика он моментально протрезвел, и ему была нужна помощь, очень нужна.

– Спасибо, что пришел, – сказал Фостер.

– Мне следовало бы вызвать полицию, – ответил Робб.

– Случилось кое-что чудесное, друг мой, просто колдовство. – Фостер заговорил еще тише.

– Уже поздно. – Робб посмотрел на часы.

Стоя у края могилы дочери, Фостер с жаром доказывал, что все произошло не случайно. Накануне он забрал багаж, который слетал без него в Денвер. Случай с девочкой в аэропорту была знамением. Багаж улетел лишь для того, чтобы вернуться сейчас, когда эти вещи крайне нужны. Все выглядело предначертанным, неизбежным. Словно божественное нечто подталкивало его к воссоединению с Люсиндой. А может, решимости и отмщения требовала от отца неупокоенная душа ребенка. В общем, что-то явно указывало ему путь, вело к цели.

Робба не проняло.

Фостер предложил выписать чек – чек на все его деньги до последнего доллара. Робб мог бы его обналичить и принести деньги. Тогда Фостер купит какой-нибудь подержанный автомобиль, будет жить и спать в нем. Заездит его в хлам и выяснит, наконец, как голос Люсинды оказался в этом треклятом фильме.

Но не успел он и попросить, как Робб его оборвал:

– Ничего не выйдет.

Не хотелось ему, видите ли, получать обвинения в содействии преступнику: не такая чистая у него самого репутация.

Тогда Фостер вытащил из кармана пистолет.

– Пройдемся?

Джимми сразу и не понял, что лежит совершенно голый. Его жилистое тело, оплетенное мышцами, было привязано к деревянной раме. Он лежал на этой раме, как на столе – руки-ноги растянуты по углам. Вокруг столпились микрофоны, будто жадные слушатели. Некоторые свисали сверху, тянулись к его лицу.