– Какой Хильды, проститутки? – уточнил Бартоломью. – Той самой, которую недавно зарезали?

Фрэнсис кивнула.

– Ее сестра была в тягости уже три месяца, – сообщила она. – Мистрис Вудман обещала избавить ее от ребенка. Она попыталась извлечь его при помощи куска проволоки. В результате сестра Хильды истекла кровью и умерла.

Бартоломью знал, что подобные прискорбные случаи происходят весьма часто. Чтобы вызвать выкидыш, повивальные бабки используют сильные яды, а если те не производят нужного действия, прибегают к рискованной операции, неизбежным исходом которой является смерть или тяжкая болезнь несчастной женщины. Отвернувшись от заплаканной Фрэнсис, врач уставился в окно. Бесспорно, убив нерожденного ребенка, он поступит противно врачебному долгу. Но что будет, если Фрэнсис отправится к мистрис Вудман и погибнет в ее неумелых руках?

– А кто отец ребенка? – осведомился Бартоломью. – Возможно, он не откажется жениться на вас?

– Этого он никак не сможет сделать! – сквозь слезы фыркнула Фрэнсис. Более она ничего не добавила, но Бартоломью догадался, что отец ребенка, скорее всего, женат.

– Деньги у вас есть? – спросил он.

Фрэнсис кивнула, в глазах ее вспыхнул огонек надежды. Она поспешно показала ему туго набитый кошелек.

– Я знаю, у вас есть родственники в Линкольне, – сказал Бартоломью. – Скажите отцу, что хотите погостить у родных. Если вы доверяете им, родите ребенка в их доме. Если же вы не питаете к ним доверия, возможно, вы найдете приют в каком-нибудь женском монастыре.

Надежда во взоре Фрэнсис погасла.

– Значит, вы отказываетесь мне помочь, – прошептала она.

– Подумайте о моем совете, – судорожно вздохнув, произнес Бартоломью. – Поверьте, самый лучший выход – на время уехать из города и родить ребенка вдали от дома. Завтра зайдите ко мне и сообщите о решении, которое вы приняли. Но, умоляю, не обращайтесь к мистрис Вудман.

Фрэнсис тяжко вздохнула и двинулась к двери.

– Я обо всем подумаю и завтра непременно загляну к вам, – сказала она. – Но мое решение уже принято.

– Бедная девочка, – пробормотала Агата, когда дверь за Фрэнсис закрылась. – За несколько секунд удовольствия должна заплатить своим добрым именем и благополучием. А тому, кто набил ее живот, и горя мало. Сейчас наверняка развлекается с другой дурочкой.

– Ты не права, Агата, – возразил Бартоломью. – Как-никак, Фрэнсис двадцать четыре года, и она была замужем. Так что ее вряд ли можно считать неопытной девочкой, не имеющей понятия о последствиях некоторых… удовольствий.

– Думай не думай, ничего не изменишь, – проворчала Агата. – Женщина страдает, порой и с жизнью расстается, а мужчина, быстренько о ней позабыв, находит себе другую. Ох, жалко мне девчонку, мочи нет. Думаю, мне стоит рассказать ей, как составить снадобье, которое выручит ее из беды.

– Что за снадобье такое? – недоверчиво спросил Бартоломью.

Агата нередко поражала его подобными неожиданными заявлениями.

– Надо смешать горькую полынь с измельченной раковиной улитки, добавить добрую щепоть мышьяка, растереть все это в порошок и развести водой. Получится кашица, которую надо засунуть… сами понимаете куда. От этого угощения ребенок умрет и извергнется из утробы.

– И скорее всего, мать умрет вместе с ним, – добавил Бартоломью, усмехнувшись. – Откуда ты узнала про это кошмарное средство?

В ответ Агата многозначительно хмыкнула и почесала себе нос. Бартоломью оставалось лишь гадать об источнике ее познаний. Впрочем, горькая полынь весьма широко применялась для лечения женских болезней. Целительные свойства раковины улитки тоже были известны многим. Размышления о снадобьях заставили Бартоломью вспомнить о том, что его ждут студенты. Простившись с Агатой, он поспешно прошел через кухню и поднялся по винтовой лестнице на второй этаж.

Отец Уильям, преподаватель теологии из числа недавно прибывших францисканцев, с суровым видом разглагольствовал о природе и сходности греха перед горсткой студентов. Зычный его голос гулко раздавался под сводами зала и мешал другим преподавателям, которые гоже читали здесь лекции. Пирс Хесселвел, магистр законоведения, отчаянно пытался донести основные принципы, на которых строится «Декрет» Грациана, до десятка юнцов, не дававших себе ни малейшего труда его слушать. Роджер Элкот, как видно утомившись в борьбе с громовым голосом отца Уильяма, приказал одному из студентов читать вслух отрывок из «Риторики» Аристотеля. Заметив проходившего мимо Бартоломью, Элкот сделал ему знак подойти.

– Что случилось сегодня утром? – вполголоса осведомился он. – Неужели слухи о мертвом монахе, которого нашли в сундуке с документами, соответствуют истине?

Бартоломью молча кивнул и хотел идти дальше, не имея ни малейшего желания обсуждать недавние происшествия с Элкотом. Это тщедушный человек, злой на язык и суетливый, как курица, был ему не по нраву. К тому же Элкот питал ярую неприязнь к женщинам, что настораживало Бартоломью.

– И к какому ордену принадлежит этот монах? – уточнил Элкот.

– К доминиканскому, – ответил Бартоломью, догадываясь, что за отклик вызовет это сообщение.

Взгляд Элкота торжествующе вспыхнул.

– Доминиканец! – приглушенно воскликнул он. – От этих бродяг и попрошаек не жди добра!

Бартоломью посмотрел на коллегу с откровенным неодобрением. Вечно предаваясь мелочным распрям, магистры, вместо того чтобы учить студентов жить в мире и согласии, подавали им дурной пример. Элкот, недавно вступивший в орден клюнийцев в Тетфорде, немедленно объявил непримиримую войну нищенствующим францисканцам. Раньше в Майкл-хаузе не часто случались распри меж представителями духовенства. Брат Майкл, единственный бенедиктинец, мирно уживался с францисканцами, которые представляли здесь большинство, и члены малых орденов вроде Бартоломью не питали вражды ни к кому.

Большинство преподавателей университета принадлежали к различным монашеским орденам. Это означало, что они подчиняются прежде всего каноническому, а не светскому закону. Подобное положение лишь усугубляло пропасть между университетом и горожанами, ибо канонический закон был несравненно снисходительнее светского. Доведись Бартоломью или Элкоту украсть, к примеру, барана, они отделались бы штрафом. Горожанина, совершившего подобное преступление, скорее всего, ожидала бы виселица. Принадлежность к малому ордену влекла за собой определенные обязанности. Так, Бартоломью должен был время от времени служить мессу. Но защита и поддержка, которые ордена обеспечивали своим членам, того стоили. Тем же, кто принадлежал к крупным орденам – подобно Уильяму, Майклу, а теперь и Элкоту, – запрещалось вступать в брак и иметь сношения с женщинами.

Предоставив Элкоту предаваться суетным размышлениям о превосходстве своего ордена над прочими, Бартоломью направился в зал собраний. В летнюю жару находиться здесь было приятно, ибо большие стрельчатые окна без стекол пропускали не только солнечный свет, но и свежий воздух, наполненный ароматом реки. Зимой, напротив, в зале собраний царил унылый мрак, ибо ставни приходилось постоянно держать плотно закрытыми. Беленные известью стены были украшены превосходными гобеленами, которые два года назад, после опустошительного пожара, принес в дар колледжу бывший студент. По настоянию Бартоломью каменный пол был устлан свежими тростниковыми циновками.