Ольга к тому времени уже не дышала, пульс не прощупывался, и адреналин не помог, и непрямой массаж сердца, и Гриша снова пустил в ход дефибриллятор, благодаря чему она и воротилась к жизни.

– Спасибо, Гриша, – пробормотала Ольга, жмурясь, как будто от слабости, а на самом деле пытаясь скрыть слезы.

Наверное, плакать сейчас для нее было бы вполне естественно, однако она боялась, что Гриша догадается: плачет она не от счастья возвращения к жизни, а от горя. Тот страх, который она испытала там, заплутавшись в липких сумерках, уже исчез – осталось только мучительное сомнение: а если бы ее не выдернули оттуда – смогла бы она догнать Игоря?

Или правда случилось бы так, как говорил он: она осталась бы, а он бы ушел? То есть она отдала бы жизнь взамен его жизни?

Он бы ушел, а она осталась… а девочка? А девочка с кудрявыми волосами? Она осталась бы с Ольгой?!

Нет, не думать об этом, это только морок, морок, это все привиделось! Реальность – боль в сердце и почему-то в губах.

– Ты что, делал дыхание изо рта в рот, а заодно решил меня поцеловать взасос? – старательно улыбаясь, взглянула она на Гришу.

– Да это не я! – воскликнул тот возмущенно. – Это вон кто тебе «дыхание изо рта в рот» делал!

И он ткнул ложкой дефибриллятора в связанного «полковника» Витю.

– Он тебя чуть не загрыз! Ты в зеркало посмотри – губищи как в частушке!

– В какой еще частушке? – не без опаски спросила Ольга: Гриша, конечно, верующий человек, но словарный запас был у него более чем отвязный… как, впрочем, у всех мужчин-«скоряков» (имеются в виду работники «Скорой помощи», не путать со скорняками!).

Однако частушка, несколько фальшиво пропетая Гришей, оказалась вполне детской:

– Это же не инфарктник – это маньяк какой-то! – закончив вокал, продолжил Гриша суровой прозой. – Я сначала не понял, что он творит, а потом разглядел: ну натурально выдыхал в тебя из себя воздух и орал жутким ором что-то вроде «буми, эйми!»

– Буми, эйми? – тупо повторила Ольга. – А что это значит?

– Что это значит, придурок? – спросил Гриша, с ненавистью глядя на связанного «полковника» Витю.

Но тот не отвечал – грозно таращился снизу и бухтел:

– Вы что со мной сделали?! Да я вас засужу! Вы как с больным обращаетесь?!

– Все бы здоровые такие были, как ты больной! – прорычал Егорыч, перегнувшись из кабины, потом повернулся к рулю, и «Скорая» наконец тронулась.

А Ольга с Гришей некоторое время молча переглядывались, читая мысли друг друга так же безошибочно, как если бы высказывали их вслух. Размышляли они о том, что пациент есть пациент, больной есть больной, его нападение на Ольгу было спровоцировано, очевидно, реакцией организма на лекарства, которые ему вкололи в немалом количестве, и морфин, введенный при обезболивании, сыграл свою роль, и кратковременное пребывание на том свете (она хоть и клиническая, а все же смерть!) подействовало… В любом случае везти инфарктника связанным по рукам и ногам, да еще валяющимся на полу, – это, как бы поделикатней выразиться, чрезмерно экстремально, а потому вряд ли будет правильно понято начальством. Как бы с работы не вылететь или, что вполне вероятно, вообще под суд не угодить!

После краткого мысленного совещания Ольга с трудом переместилась в кресло, прикрыв первым делом свою полунаготу. Егорыч, призванный на помощь, снова остановил автомобиль, снова перебрался в салон и снова помог Грише – на сей раз переложить «полковника» Витю на носилки. Тот продолжал всячески ворчать и браниться, и тогда разъяренный Гриша в доходчивой, хотя и весьма многословной форме объяснил пациенту, что за нападение на врача ему самому светит срок, это раз, а если он сейчас сам у себя очередной приступ спровоцирует, то его спасать больше никто не будет.

– Только посмотрите на губы доктора Васнецовой! – провозгласил Гриша, кивнув в сторону Ольги. – Это ведь вы ее чуть не загрызли! И экспертиза это легко докажет! Это не просто покушение на врача, а какое-то гнусное сексуальное домогательство! Мы с доктором Васнецовой (еще один кивок в сторону Ольги) промолчим о вашем безобразном поведении, если вы сами забудете о том, что мы с вами обошлись сообразно вашему мерзкому поведению.

«Полковник» Витя не без ужаса взглянул на Ольгины губы, пробормотал, мол, не понимает, что это на него нашло и как он вообще мог совершить такое, и дал слово, что будет молчать о случившемся, – если и врачи промолчат.

Гриша кивнул дважды – за себя и за Ольгу, – помог Вите принять приличный вид, опять ввел в его вену иглу (врачи всегда заинтересованы привезти любого пациента, даже такого, как этот тип, живым!), а Ольга достала зеркальце и принялась рассматривать свои губы.

Да… ну и видок! Вспомнилось, как в юности Надюшка пригласила Ольгу вместе провести каникулы у бабушки в деревне. Детдомовцы учились в обычной средней школе – вместе с детьми из обычных семей, тогда Ольга с Надюшкой и подружились – еще в первом классе. Сказать по правде, и детство, и юность Ольги прошли не столько в детском доме, сколько в доме Надюшки.

– Подружку ты себе очень предусмотрительно выбрала! – шутила Надюшкина мама, когда Ольга окончила медицинское училище, потом институт и Михеевы получили хорошего семейного врача. Потом подружка прямо в «Скорой» приняла у Надюшки роды и помогла появиться на свет Асеньке.

Так вот о деревне.

Называлась она диковинно – Курдуши, правда, никто толком не знал, что это значит. Да и не важно! В этих Курдушах случился у Ольги небольшой роман с одним парнем, который тоже, как и Оля с Надюшкой, приехал из города на каникулы к родне. Родня эта недавно приобрела дом в Курдушах, где местных жителей оставалось все меньше и меньше, а пустеющие избы активно скупали горожане, так что Курдуши называли дачной деревней.

Короче, случился маленький роман – с прогулками в роще при луне, с поцелуями на сеновале… а вернувшись домой, Оля обнаружила ужасные синяки на шее. Не только в губы ее целовал кавалер, оказывается, а она как-то и не заметила! Надюшкина бабуля синяки увидела – и чуть в обморок не упала.

– Да что ж, тебя домовой душил, что ли? – закричала она испуганно.

– Почему домовой? – удивилась Оля. – Я на сеновале была!

– С дворовым или сарайником? – сердито осведомилась бабуля и велела внучке намазать синяки бодягой, за которой сбегала к соседке, местной знахарке. Из Курдушей до поликлиники и аптеки не наездишься, поэтому народная медицина там процветала.

Почему Ольга это вспомнила? Ах да! Потому что с ужасом рассматривала свои распухшие и кое-где прокусанные до крови губы. Тут бодягой не спасешься, знахарка посоветовала бы алоэ или облепиховое масло, однако сама-то она бы лучше пошла проторенной медицинской тропой и как следует продезинфицировала этот кошмар. Надо посмотреть, что у Гриши там есть подходящее в «желтом чемоданчике».