последний момент своей жизни будет видеть, как тело его падает на землю, то есть низвергается в ад.

– У африканских язычников есть понятие ада?

– Ад у всех верующих есть, только у каждой религии он свой. У нас черти грешников в котлах варят, у африканцев бегемоты и крокодилы тело терзают.

Я повертел куклу в руках и вернул ее инспектору. Информационной ценностью она обладала минимальной, близкой к математическому нулю.

– Держи! – Кискоров вынул из сейфа список всех иностранных студентов пищевого техникума. – Не думаю, что пригодится, но кто его знает! Мне запретили к ним близко подходить, а тебе…

– Поехали в техникум! – предложил я.

Учебный корпус пищевого техникума состоял из двух зданий, соединенных между собой зимним переходом. Главный, четырехэтажный корпус выходил фасадом на оживленную улицу. Начинался он с просторного фойе. Слева от входа были столовая и спортзал. В спортзале я для приличия постоял в углу, в котором в день смерти кого-то высматривал Пуантье, ничего в пустом помещении не увидел, и мы пошли дальше. У гардероба я замедлил шаг, из любопытства взглянул на фойе перед входом в библиотеку и живо представил, как у окна, перед дверью в классную аудиторию, Тимоха обнимал посмеивающуюся гражданку республики Шри-Ланка.

– Вахтерша не видела, как в техникум входил Пуантье? – спросил я.

– Иностранцы учатся второй год. Примелькались. Это раньше на них смотрели выпучив глаза, а сейчас они ничем не отличаются от остальных учащихся. Приходят когда хотят, бродят от аудитории к аудитории.

Второй корпус техникума был одноэтажным. Правую его часть занимали учебные мастерские, где Санек Медоед изготовил нунчаки, в левой располагался кабинет машин и оборудования предприятий пищевой промышленности.

Занятий в кабинете не было. Ключом, полученным у вахтерши, Кискоров открыл дверь, пропустил меня вперед. Кабинет состоял из двух больших помещений. Первое, располагавшееся сразу от входа, было обычным учебным классом с партами и классной доской. Всю свободную стену занимала схема производства пива, от первой стадии – размельчения солода до последней – разлива готового напитка в бутылки.

– С похмелья, наверное, в этом классе приятно сидеть, – пошутил коллега. – Смотришь на стену и представляешь, как после уроков пропустишь бутылочку-другую холодного пивка.

Второе помещение было уставлено оборудованием, предназначенным для выпечки хлеба. Ни машины, ни импортный аппарат для взбивания меланжа меня не заинтересовали. Почти все из них я видел на хлебокомбинате. Из помещения для оборудования неприметная дверь вела на улицу.

– Вот тут он лежал, – показал на дверной проем между кабинетами Кискоров. – Лицом вниз, головой по направлению к тестоделительному агрегату. Кукла была здесь, как бы сидела вот на этой выступающей части.

Я осмотрелся. Представил, что в дверном проеме лежал мужчина внушительного роста.

– Здесь, в учебном классе, негде спрятаться, – сделал я вывод.

– Я тоже так думаю, только кому это надо! – усмехнулся Кискоров. – Если конголезское консульство шума поднимать не будет, то поедет покойничек на родину в цинковом гробу, а убийца останется разгуливать на свободе.

– Их было двое, – не обращая внимания на скептицизм коллеги, сказал я. – Первый преступник открыл дверь своим ключом, пропустил африканца вперед. Жан-Пьер вошел в проем. Второй преступник преградил ему путь, показал куклу вуду с иглой в груди. На секунду Пуантье замер, соображая, что происходит, и получил удар током в спину от первого участника убийства. Их было двое, не меньше! Как ты думаешь, зачем они оставили куклу на месте преступления? Без нее картина убийства была бы более запутанной.

– А с куклой что, легче стало? Такую примитивщину из трех носовых платков может изготовить любой ученик начальной школы. Кукла наводит на мысли об Африке, но это совершенно излишнее. Потерпевший был негром, иностранцем. Понятно, что куклу изготовили специально для него, а вот зачем – это вопрос. Пуантье был материалистом. Древних магических обрядов не боялся. Да и как он мог их бояться, если они, на мой взгляд, не что иное, как выдумка для падких на сенсацию европейских журналистов? Представь, что каждый, кто знает заклинания, может с помощью куклы вуду убить любого своего врага. Посмотрел сосед на твою жену с хитрым прищуром – ты его душу в куклу переселил и иголкой пришпилил. Через неделю в деревне никого не останется. Одни куклы будут по хижинам сидеть.

– Не буду спорить, но есть один момент, который не вписывается в теорию тотального уничтожения соседей с помощью тряпок и иголок. Шаманы коренных народов Севера и Сибири впадают в транс после поедания мухоморов и плясок у костра. Согласись, любой тунгус может наесться галлюциногенных грибов и попрыгать с бубном перед соплеменниками, но никто, кроме шамана, этого не делает. Самозванцу не поверят, а к шаману прислушиваются даже сейчас, в век телевидения и радио.

– Есть логика в твоих рассуждениях! Мог Пуантье бояться африканских колдунов. Но откуда бы у нас взялся такой колдун? Купил билет из Браззавиля и прилетел в Сибирь? В дикарской одежде из шкур леопарда, с чучелом ящерицы-игуаны на голове? Шаманы у костра в пиджаках и отглаженных брюках не прыгают.

Мы, не сговариваясь, оставили бесполезный спор и пошли к выходу. В фойе я спросил, где находится мужской туалет. Кискоров показал на дверь напротив вахты. Туалет встретил меня надписью во всю стену: «Пусть стены нашего сортира украсят юмор и сатира!»

Следуя призыву инициативного автора, учащиеся техникума разрисовали стены туалета карикатурами и похабными рисунками. Были здесь и изречения на философские темы, и предупреждения о развратном поведении некоторых девиц. Если не обращать внимания на веселый призыв разрисовать стены, то интерьер мужского туалета техникума ничем не отличался от подобных помещений в любом техникуме или ПТУ, где каждый ученик старался выплеснуть эмоции на стены. Если в учебное время заняться «наскальной» живописью не удалось, можно было разрисовать стены подъезда, в котором жила любимая девушка или парень, к которому ты испытывал неприязнь. Подъездные надписи были более скучными по сравнению с надписями в туалетах. В подъездах в основном признавались в любви или угрожали отомстить за измену, но и философские изречения тоже встречались.

В кабинке, куда я зашел, над унитазом был написан популярный стишок на политическую тему. Автор четверостишия утверждал, что он не будет справлять малую нужду до тех пор, пока чилийские власти не освободят Луиса Корвалана. Что поразительно: генерального секретаря ЦК компартии Чили обменяли на какого-то диссидента в 1976 году, а стишки с призывом освободить Корвалана появлялись до сих пор.

Я осмотрел стены кабинки в поисках новых познавательных четверостиший. Посмотрев налево, я замер и на секунду забыл, зачем зашел в это уединенное место. Рисунок, выполненный на перегородке кабинки черным фломастером, явно имел отношение к моему расследованию. На нем был изображен маленький человечек, стоящий перед непомерно длинным гробом на колесиках. Сверху в гроб ударяла молния в виде руны «зиг». Молнию можно было трактовать по-разному. Если к ее верхней части пририсовать стрелку, то получалось, что из гроба молния бьет вверх, в небеса. Если ничего не добавлять, то молния била в обратном порядке – с неба в гроб. Если же рядом с первой молнией изобразить еще одну такую руну-молнию, то получалась эмблема СС, а вся композиция наводила на мысль о прощании с эсэсовцем высокого роста.

«Не только мы знаем о причине смерти Пуантье, – подумал я. – Рисунок явно посвящен нашему клиенту. Гроб нарисован очень длинным, колесики намекают на то, что телу покойного предстоит длительное путешествие».

В туалете хлопнула входная дверь, кто-то вошел, чиркнул спичкой. Курить в техникуме было строжайше запрещено приказом директора. Наказание за нарушение приказа – условное отчисление, что на практике означало лишение стипендии на год. Но учащиеся рисковали, и каждую перемену в туалете было так накурено, что начинали слезиться глаза.

Я вышел из кабинки. В двух метрах от меня, на подоконнике, сидел негр с сигаретой в руках. От неожиданности, что нос к носу столкнулся с чернокожим, я пробормотал:

– Здрасьте!

– Привьет! Каг дила?

Африканец широко