и частях спецназначения поражающие электроприборы не используются, но в сельском хозяйстве и в дрессировке хищных животных используют «электрический хлыст». Что это за прибор и как он действует, я объяснить не могу, так как никогда им не интересовался. Но навскидку могу предположить, что это переносной аккумулятор, способный дать приличный разряд тока. Используют «электрический хлыст» для воздействия на неуправляемых или взбесившихся животных.

«Начало положено! – обрадовался я. – Если такой прибор существует в принципе, то наши иностранные студенты его могли приобрести за границей и тайно ввезти в Советский Союз».

Приободренный успешным началом, я позвонил Шаргунову и попросил помощи:

– Мне нужны фотографии иностранных студентов мужского пола и копии автобиографий их личных дел.

– Луну тебе с неба не достать? – с издевкой спросил собеседник. – Ты палку-то не перегибай, а то она лопнет и тебе по зубам даст.

– Я в пятницу могу подъехать и про Луну рассказать. Там дивные дела происходят, полицейские невинных коротышек электродубинками бьют.

Шаргунов помолчал, взвешивая услышанное. Наверняка подумал: «Какая Луна? Какие дубинки? Лаптев говорит загадками, страхуется от прослушки. Ладно, в пятницу узнаем, что он нарыл».

– Приезжай, – коротко ответил начальник РОВД.

До вечера я мотался по участку, продрог, промочил ноги, провалившись в покрытую льдом лужу, и приехал в общежитие чуть живой. Единственным моим желанием было перекусить и лечь спать.

Но пришел Леонид Полысаев, и я забыл об усталости – поставил чайник, приготовился слушать.

– Тимоха говорит… ну, про это… про иностранцев, – смущенно начал он. – Я расскажу, только чтобы об этом никто не знал.

– Опасаешься мести с их стороны? – удивился я.

– Да нет, какая там месть! Просто с некоторыми из них я был в хороших отношениях, можно сказать, в приятельских. А теперь получится, что я на своих знакомых стучу.

– Выбирай выражения! – строго и нравоучительно сказал я. – Поделиться важной информацией с представителем правоохранительных органов – это долг советского человека, а не стукачество. Стучать – это значит клеветать с целью извлечения выгоды. Ты меня понял?

Полысаев, глядя в пол, кивнул. Парень уже пожалел, что согласился на разговор со мной.

– Леня, встрепенись! – приказал я. – Что ты в осадок выпал? Для начала разговора чарки вина не хватает? Рассказывай все подряд, что на ум придет, а я потом решу, что для меня важно, а что нет. Насчет конфиденциальности можешь не беспокоиться. Все, что будет сказано в этой комнате, останется между нами.

– С чего начать-то? – поднял голову бывший учащийся техникума. – Мне эти иностранцы жизнь сломали, по-другому не скажешь.

– Мать моя женщина! – поразился я. – С тобой-то что приключилось, дружище? Громила Пуантье подкараулил тебя в темном углу и изнасиловал?

– Да нет, Пуантье вообще ни при чем. Все не так было. Все еще до иностранцев началось. Вначале, через год учебы, нам сообщили, что дальше мы будем обучаться на другую специальность. Вместо диплома техника-механика холодильных установок я стал специалистом широкого профиля, которому дальше хлебозавода дороги нет. Высшая точка в карьере – устроиться слесарем на пивзавод, но туда без опыта работы не берут. А где я наберусь этого опыта, если у меня основная специализация – «машины и оборудование хлебопекарной промышленности»?

Потом приехала первая партия иностранцев. Целый год мы жили бок о бок, постепенно начали общаться. Я подружился с Самуэлем, самым авторитетным из них. В прошлом году прибыла вторая партия, и у меня сложились неплохие отношения с Саньком Медоедом. С Элен, с девушками из Бирмы у меня были нормальные отношения. В конце года мы вышли на преддипломную практику, и я понял, что мне эта хлебопекарная промышленность на фиг не нужна. Я не хочу быть ни слесарем, ни механиком, ни дипломированным инженером. После общения с иностранцами у меня появилось желание заняться международной политикой, побывать за границей, выучить английский язык, а не крутить гайки на заводе до самой пенсии. Что-то во мне надломилось, жизненный вектор повернулся в другую сторону. Если бы я не жил в одном общежитии с африканцами и азиатками, то, наверное, был бы доволен своей судьбой, а так… Горько осознавать, что четыре года жизни не тем занимался и теперь все надо начинать сначала. Как ты думаешь, смогу я без блата поступить в приличный вуз? В МГУ или МГИМО?

– Ты это серьезно?

После такого начала разговора я не знал, что сказать. Полысаев не выводил меня из состояния перманентного изумления. Что он дальше скажет? Что решил пробиться в элиту советского общества и получить шикарную квартиру с видом на Кремль? Ну-ну, свежо предание…

– В июне рассчитаюсь с завода и поеду поступать в институт, – как о чем-то давно решенном сказал Полысаев. – Надо только выбрать, куда и на какой факультет.

– Разве ты не обязан отработать три года после распределения?

– У моей мамы сестра работает в областной больнице. Она сделает справку, что я по состоянию здоровья не могу работать на хлебозаводе, что у меня развилась аллергия на мелкозернистую пыль, на муку, проще говоря. Родители уже проконсультировались с кем надо, говорят, проблем быть не должно. Так ты подскажешь, стоит в Москву ехать или нет?

– О МГИМО даже не думай, об МГУ не знаю, но думаю, что зря штурмовать столицу не стоит. Москва – город дорогой, количество блатных отпрысков на квадратный метр превышает все мыслимые пределы. Так что если поедешь, то готовься там быть изгоем, тупой деревенщиной из провинции. Кстати, как твои родители отнеслись к таким метаниям?

– Сказали: поддержат, потерпят еще пять лет, пока я на ноги не встану. Ладно, хватит обо мне. Давай об иностранцах. Без всякого хвастовства скажу, что сейчас я лучший специалист по африканцам в нашем городе. Они живут замкнутой диаспорой, чужих в свои дела не пускают, а мне удалось если не подружиться с ними, то хотя бы понять их менталитет и взаимоотношения.

Полысаев поправил очки, точь-в-точь как у Шурика из «Кавказской пленницы», и продолжил рассказ тоном лектора всесоюзного общества «Знание»:

– Вначале я объясню, почему слово «негр» нежелательно говорить в присутствии африканцев. Все началось в США после окончания Второй мировой войны. Бывшие чернокожие солдаты возмутились своим положением в обществе: «Как кровь проливать, так мы обычные американцы, а как в университеты поступать, так граждане второго сорта?» В Америке началась смута, брожение, борьба за полную отмену расовой сегрегации. Кульминацией этой борьбы стало убийство Мартина Лютера Кинга в 1968 году. После серии погромов американский президент сказал примерно так: «Ребята, а чем вы, собственно говоря, недовольны? По Конституции у всех нас равные права. Или для вас надо отдельную Конституцию написать?» Следом выступил Великий Дракон Ку-клукс-клана от штата Техас: «Кому не нравятся наши законы, могут уехать назад, в Африку. Билеты на пароход мы вам купим». Чернокожие послали его куда подальше, возвращаться на землю предков отказались. У них уже был опыт построения демократического государства в Африке[3].

К 1970 году сложилась патовая ситуация – требовать-то афроамериканцам больше было нечего, все законы были на их стороне. А то, что в некоторых штатах у чернокожих не складывались отношения с белыми согражданами, тут власти ничего поделать не могли. Бытовой расизм президент своим указом не отменит, школьникам в южных штатах за одной партой с африканцами сидеть не прикажет.

Тогда у руководства движения за права афроамериканцев появилась новая фишка – придираться ко всему, что, на их взгляд, намекало о рабстве или расизме. Всплыло слово «негр». Оно означает представителя негроидной расы, чернокожего, с характерными чертами лица. Никакого скрытого смысла в нем нет. Что поразительно, сами африканцы до начала американской смуты против него ничего не имели. В Африке есть страна Нигерия, река Нигер и государство Нигер. Слово «ниггер» на американском жаргоне унизительное, американские негры против него восстают всеми фибрами души, а жителям Нигера на различие в правописании наплевать. Разница-то всего в одной букве! После свержения колониализма нигерийцы могли бы свое государство как угодно назвать. Любая