Сегодня все по-другому, но точно так же. Она просовывает ногу между твоими, прижимается к тебе, а ее глубокое дыхание смягчается, округляется. Твое тело расслабляется и уплывает в сон, но она выдергивает ногу и отворачивается. Ты лежишь на спине, глядя в недвижную черноту ее потолка, и вдруг чувствуешь рядом движение.

– Все в порядке?

– Руку.

– Что?

– Руку.

Ты протягиваешь к ней свободную, не зажатую вашими телами, руку, и она перекидывает ее через себя, как одеяло, укутывается. Ее стопа нащупывает путь к твоим ногам и наконец устраивается между твоими икрами. Она немного сползает, чтобы уткнуться тебе в шею, щекоча кожу копной своих кудрей. Вы лежите вместе, будто для вас это обычное дело. Она тянется к твоей ладони, переплетает свои пальцы с твоими. Замочек. Сегодня все по-другому, но точно так же. В каких условиях невыносимое становится вдруг вполне переносимым? Недосказанное в итоге открывается. Оно меняется, обретая неожиданные формы, провозглашает свое существование в прикосновениях и вздохах, в быстрых и долгих взглядах. Вы хотели лишь лежать в объятиях друг друга в темноте. Теперь же вы открыли ящик Пандоры и оставили его на всю ночь без присмотра. Заставили друг друга поверить, что утром ничего не изменится. Ты действовал, повинуясь чувствам. Ты вспоминаешь о настоящем. Ты окунаешься в жару этой лихорадочной фантазии и выныриваешь, только чтобы прыгнуть туда снова.

13

Хочется поговорить о недосказанном.

Ты идешь по мосту Баттерси. Перегибаешься через перила: вода неспокойная, телефонный сигнал отличный, слова взволнованные, фразы косноязычные и недоговоренные, чувства – искренние. Стоишь на мосту Баттерси, наблюдая за рябью воды, и думаешь, что же дало толчок вашей первой волне. Она – в аэропорту – задает себе тот же вопрос, вспоминая, как вы впервые встретились. Пытается понять, что произошло между вами в тот вечер, и осознает безнадежность этой попытки. Она думает о вашей пьяной экскурсии из центра на юго-восток Лондона. И тут же – о пяти днях, в течение которых вы практически не расставались, в течение которых между вами ничего не произошло, просто двое друзей спали в одной кровати, перейдя ту черту интимности, к которой не каждому суждено приблизиться. И возникает вопрос: где сустав? Где трещина? Где перелом?

– Мы сейчас просто ходим кругами.

– Да к черту, оставь это мне.

– Мы оба знаем: в последние дни что-то случилось, нельзя делать вид, что все в порядке.

– Ничего не случилось.

– В этом-то и дело. Было бы куда легче, если бы мы переспали. Но произошло что-то… не знаю. Все стало слишком сложно.

Ее дыхание тяжелое, как и молчание в трубке.

– И что нам делать?

– Лично я завязываю.

– В смысле?

– Я не хочу продолжать. Слишком много всего навалилось. Ты мой друг. Один из самых близких. Ну и потом, вспомни о моей бывшей. Вот Мелисса позабавится, она же это предвидела. Нет, все слишком сложно.

– И что тогда? Что ты собираешься делать?

– Пойду в самолет, объявили посадку.

На следующий день ты едва слышишь ее голос из-за звона посуды в кафе. Выходишь на улицу, измеряя шагами пространство у входа. На Брик-лейн слишком тихо даже для буднего дня. Ты в футболке, потому что в весну уже прорывается лето. Безоблачное синее небо увенчано оранжевой короной. Ты шутишь, смеешься, потому что так легче: открыть ящик и сразу же закрыть, заколотить гвоздями, пока не…

– Скорей бы этот период одиночества закончился.

– Ага.

– И твой тоже.

– Оу, хм, – она шмыгает носом, – ну я как бы уже…

– Что, прости?

– Мой, э-э, мой закончился вчера.

– Но ты же вчера улетела!

– Вот вчера это и произошло.

– Ох же, ну ладно.

– Все нормально?

– Да, – лжешь ты, – все в норме.

– Это странно.

– Да уж.

– Но ведь я тебе ничего не должна, мы друзья.

– Не должна, мы да, мы друзья.

– Думаю, мне пора.

– Ладно.

Она колеблется, прежде чем положить трубку.

Какое-то время ты не можешь сдвинуться с места, припаркованная машина возникает за спиной будто из ниоткуда.

В тот же день ты вызываешь «Убер» – идти от станции до дома твоего друга слишком далеко, к тому же быстро стемнело, спустилась непроглядная темнота. Ты сделал два-три шага, и уже видишь нужный дом. Можно разбить камнем окно. Думаешь о приятном вечере под музыку, с бокалом вина. О вкусной еде и хорошей компании. Ты погружаешься в воспоминания о том, чего еще не произошло, когда тебя вдруг останавливают, как вылетевший на тротуар автомобиль. Тебе говорят, что в районе произошел ряд ограблений, и ты подходишь под описание грабителя. Спрашивают, куда ты направляешься и откуда пришел. Говорят, ты возник из ниоткуда, как по волшебству. Они не слушают твоих протестов. Не слышат твоего голоса. Не слышат тебя. Не видят тебя. Они видят кого-то, но этот человек – не ты. Просят открыть сумку. Вытряхивают то, что внутри, прямо на землю. Они говорят: такая работа. Свободен, можешь идти.

Останавливаешься на полпути к входной двери, на лестнице. Ты опустошен так, будто выпотрошили тебя, а не твою сумку. Руки и ноги не слушаются. Неизвестно, сколько времени ты стоишь перед дверью, пока друг не звонит и не спрашивает, где ты. Ты говоришь, что планы поменялись, ты не сможешь подъехать. Заказываешь «Убер» и едешь домой.

Ты никому не говоришь о том, что случилось и как жестко они тебя задержали. Твой друг вел машину: одна рука на руле, другой он жестикулирует, помогая себе проповедовать. Ты помнишь, как вы говорили о вере, о Боге, о красоте и о том, чего нельзя объяснить. Помнишь, как вы говорили о религии и силе, и о том, что значит быть черным. Помнишь, как пошутил, и серьезное лицо твоего друга повеселело, он даже рассмеялся. Сама шутка не вспоминается, но ты уверен, что – как большинство твоих острот – она была быстрой и меткой, завязанной на том, что можно и нельзя объяснить. Ты помнишь, каким было молчание под тяжестью всего невысказанного, всего, что имелось в виду. Момент затянулся, и ты знал, что вы оба хотели сказать, как вам тяжело и страшно, но при этом знали наизусть песню, что зовется «Сдержанность в словах». Вместо этого ты сказал, что голоден. Друг припарковался, и шины издали скрежет-скрип-вскрик.

Второй раз за неделю. Ты не устал от этого?

Скрежет-скрип-вскрик: «Выйдите из машины, выйдите из машины, выйдите из машины». Они приказали лечь на землю чисто символически. Притвориться мертвым. У тебя вырывается слабый, тупой, как нож для масла, крик.