Севка. — Однажды я организовал экскурсию в Рыцарский зал. Мы ходили туда всем классом, и мой папа рассказывал про оружие. Ещё я организовал мальчишек нашего двора стоять на голове. Сначала никто не умел, а потом все научились.

— Прекрасно. Скажи, пожалуйста, сколько километров от Ленинграда до Новгорода?

— Сто восемьдесят.

— Сколько часов вы ехали?

— Три часа.

— А от нас до Самарканда гораздо больше, да не по низине, а по горам, серпантином.

— Поедем! Пожалуйста, поедем! Мы не устанем! — закричал четвёртый «Б».

Тут зазвенел звонок. И хотя ребята изо всех сил пытались удержать Гульчехру Хасановну, она сказала, что у неё дела, и вышла из класса.

На перемене Севка должен был показать, как он делает стойку. Севка не любил, чтоб его долго просили. Он с разбега встал на три точки, замахал в воздухе ногами и запел «кверхногамную» песенку:

Как хорошо болтать ногами,

Как хорошо, поймёте сами,

Только постойте,

Только постойте

На голове!

Это совсем не очень трудно,

Это, напротив, очень чудно.

Делайте стойку,

Делайте стойку

Прямо в траве!

Последнюю строчку можно было менять. И в зависимости от места, где делалась стойка, петь: «здесь на земле», или: «здесь на ковре», или: «здесь на столе». В данный момент дело происходило на лужайке школьного двора.

«Кверхногамная» песня была так заразительна, что всем сразу захотелось научиться стоять кверху ногами. Дел у Севки прибавилось.

Дома его тоже ждали дела. На Севкиных плечах лежала одна из самых главных хозяйственных обязанностей — он был водоносом и ежедневно наполнял водой деревянный пятиведёрный бачок, стоявший на краю суфы.

Колодец помещался в ичкари. Так называлась та половина дома, где жил Садулла со своей женой. Посторонним мужчинам ходить туда было нельзя, а мальчикам можно. Старик Садулла жил по старым обычаям и жену свою заставлял жить по старым обычаям. Когда она проходила мимо археологов, то закрывала лицо концом головного платка.

Ещё в ичкари жила внучка хозяина, та самая девчонка, которая орала, когда Карим и Катя спасали Карлсона. Ещё там жила мать девчонки, но её археологи видели редко: она работала в ресторане и приходила домой поздно. Другие сыновья и дочери Садуллы жили кто в Самарканде, кто в Ташкенте, а кто даже в Иркутске.

Севка взял ведро и побежал по тропинке через сад. Навстречу ему потянулся сладковатый дымок саксаула — верный признак того, что у хозяина варится плов. «Плов в котле, гость во дворе», — сказал бы Анвар. Так и есть. В айване сидели хозяин и незнакомый Севке мужчина. Перед ними стояло блюдо с белой сладкой нишалдой[17] и лежала гора лепёшек. Жена Садуллы, закрыв лицо платком, прислуживала.

— Салам-алейкум, — сказал Севка, пробегая мимо.

— Здорово, пацан, — буркнул гость, не поворачивая головы.

Он сидел к Севке спиной.

Колодец находился рядом с печкой. В плотно закрытом котле кипел и распаривался плов.

Севка быстро наполнил ведро и пошёл обратно, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону айвана. Ему почему-то очень хотелось узнать, какого такого гостя принимал Садулла. Два ведра он пронёс благополучно, на третьем — не выдержал и обернулся. Гость обернулся тоже. У него было какое-то мятое лицо с приплюснутым носом и тонкими сизо-лиловыми губами; на щеках и на лбу алели большие противные пятна. «Кажется, Пятнистый! — пронеслось в голове у Севки. — Тот, что крикнул: „Гони вон проклятых щенков!“

В ичкари Севка больше не пошёл — неудобно было. Но если бы он знал, о чём вели речь Садулла и Пятнистый, то он наполнил бы водой все арыки города, лишь бы лишний раз пройти вдоль айвана.

— Думай, старик, — говорил гость, макая кусок лепёшки в тягучую нишалду. — Где твоя стариковская мудрость?

— Думаю, сынок, думаю. Туда и сюда мысли перекидываю, да не Аллах я, чтобы под землёй видеть.

— Золото такой товар, что и сквозь землю светит.

— Так. Правда твоя. Да к реке не пройти — граница там.

— Дождёмся, что археологи отыщут.

— Нельзя того допустить. — Садулла вытер бороду полотенцем.

— Нельзя, старик.

Жена Садуллы поставила на дастархан блюдо с пловом. Беседа на время прервалась. Потом гость возобновил разговор.

— Пошарь в святой могиле, где офицеришка квартировал.

— Легко говорить, трудно делать. Мазар за полосой, кто меня пустит?

— Проси начальника.

— Умный ты человек, сынок. Твои мысли читаю, каждый день начальнику кланяюсь. Однако на мазар надежда малая — ремонт там был. Советская власть сказала: «Мы в Аллаха не верим, могилы святых не почитаем, а старые здания почитаем». Тогда весь мазар чуть не по кирпичу разобрали и заново сложили, чтобы крепко стоял.

— Рабочих прощупай.

— Разговаривал с одним, вёл беседу.

— Только осторожно, без моих указаний никому не открывайся.

— Ладно. Скоро ли приедешь?

— Не знаю, как рейс будет. Да и не следует нам с тобой часто видеться. Если что узнаешь, передай с кем-нибудь старым способом.

— Ладно.

* * *

Когда археологи вернулись домой, Нина Георгиевна, заглянув в бак, с удивлением спросила:

— Эй, водонос, сегодня что, лимит на воду?

— Неудобно было в ичкари ходить, там гость сидел, — солидно ответил Севка.

— Гостя принимал, правду пионер говорит; гость приезжал, плов варили, отведайте, почтеннейшие! — Из-за деревьев появился хозяин с блюдом плова в руках.

— Рахмат, — сказал Борис Яковлевич, — от плова и шах не отказывается. Родственник приезжал?

— Хороший человек всё равно что родственник. Шофёр. С сыном на одной базе работает. Товары из Самарканда привёз. Нам со старухой подарки от сына привёз. Халат привёз. Хорошо в новом халате на мазар пойти, святому молиться. Когда возьмёшь меня, начальник?

— Нелёгкое это дело. И обидеть вас отказом не хочется, и обещать боюсь.

— Постарайся, начальник. Аллаху молиться за тебя буду.

Хозяин ушёл.

— Хороший был плов, — сказал через некоторое время Лёня.

— Превосходно готовят, — подтвердил Андрей Петрович.

— Плов-то хороший, а вот гость был нехороший, — вступил в разговор Севка.

— Чем не угодил? — спросила Нина Георгиевна.

— Лицо злое. Всё в красных пятнах. Противный.

— Разве можно судить по наружности?

— По такой можно.

— А по такой, как у Садуллы-бобо?

Севка задумался. С одной стороны, Садулла выглядел вполне приличным стариком, с другой стороны, не было у Севки к нему доверия. Поэтому он ответил уклончиво:

— Садуллу я ещё мало знаю. А вообще здесь почти все люди хорошие.

— Из чего ты исходишь, говоря так?

— Я исхожу из детей. Детей любят добрые люди, а здесь все любят детей.

— Вот те раз.