тропинке что-то необычное и обернулся.

Это была спина мальчика. Худенький, маленький, он сидел на корточках и, глядя вниз, занимался каким-то своим делом.

Хесусо бесшумно двинулся вперед, подошел к нему так, что мальчик его не заметил, и, остановившись над ним, стал смотреть. По земле растекалась тоненькая струйка, смешиваясь с пылью и захватывая крошечные соломинки. Как раз в этот миг ребенок раскрыл грязный кулачок, и из него выпал муравей.

— И прорвало дамбу… И началось наводнение… Бруум, бруум, брууум… И прибежали люди… И сломало домик тетушки жабы… и ферму дядюшки кузнечика… и все большие деревья вырвало с корнями… брууум… а вот теперь дядюшка муравей сам попал в этот водопад…

Почувствовав на себе чей-то взгляд, мальчик резко обернулся, испуганно посмотрел на морщинистое лицо старика и встал сердито и смущенно.

Мальчик был тоненький, гибкий, с длинными красивыми руками и ногами, с узенькой грудью. Умный взгляд, быстрые глаза, острый нос, алые губы. Сквозь тряпье, покрывавшее его тело, проглядывала золотистая кожа. На голове у него была изношенная донельзя фетровая шляпа. Она сползала мальчику на уши, и он был в ней похож на мышь, на быстрого и испуганного зверька.

Хесусо перестал его разглядывать и улыбнулся:

— Ты откуда, мальчик?

— Оттуда.

— Откуда — оттуда?

— Оттуда…

Мальчик неопределенно указал на окрестные поля.

— И что ты здесь делаешь?

— Гуляю.

В голосе мальчика послышалась удивившая старика нотка превосходства, но он все допытывался:

— Как тебя зовут?

— Как священник назвал.

Хесусо нахмурился, раздосадованный его упрямством и замкнутостью.

Мальчик, казалось, заметил это и поспешил придать своему лицу более дружелюбное выражение.

— Нельзя быть таким невоспитанным… — начал было старик, но обезоруженный его улыбкой, спросил ласково: — Почему ты не хочешь мне отвечать?

— А для чего вы спрашиваете? — в свою очередь спросил мальчик с необычной прямотой.

— Ты что-то утаиваешь. Может быть, ты убежал из дома твоих родителей?

— Нет, сеньор.

Старик спрашивал уже без любопытства, монотонно, как будто играя в какую-то игру:

— А может, ты что-нибудь натворил?

— Нет, сеньор.

— А может, тебя прогнали за какие-нибудь нехорошие дела?

— Нет, сеньор.

Старик почесал в затылке и добавил ехидно:

— Наверное, у тебя просто был зуд в пятках и ты решил убежать? А, бродяжка?

Мальчик ничего не ответил, продолжая покачивать ногой, держа руки за спиной и прищелкивая языком.

— И куда ты собираешься идти?

— Никуда.

— А что ты делаешь?

— То, что вы видите.

— Ну и свиненок же ты!

Старик не нашелся что еще сказать, и они молча стояли лицом к лицу, не отваживаясь взглянуть друг другу в глаза. Минутами старик, смущенный этим молчанием, принимался ходить вокруг, не зная, как его нарушить. Он был похож на большое неразумное животное, казалось, даже притворялся им. Заметив это, старик покраснел: ему было неловко, что мальчик мог подумать, будто он хочет рассмешить его.

— Пойдем? — просто сказал он.

Не проронив ни слова, мальчик пошел за ним.

Подойдя к дому, Хесусо увидел, что жена пытается развести в печке огонь. Она изо всех сил дула на кучку дощечек от разбитого ящика и на желтые бумажки.

— Посмотри-ка, Усебия, кто к нам пришел, — произнес он робко.

— Ага, ответила старуха, не оборачиваясь и продолжая дуть.

Старик положил тяжелые темные руки на худенькие плечи мальчика и подтолкнул его вперед, словно представляя.

— Ну посмотри же!

Жена резко повернулась, протирая слезившиеся от дыма глаза.

— А?

Какая-то смутная нежность смягчила выражение ее лица.

— Кто это?

И улыбнулась мальчику в ответ на его улыбку.

— Ты кто?

— Не трать зря времени — он все равно не скажет.

Минуту старуха внимательно рассматривала мальчика, словно вдыхая окружавший его воздух, улыбаясь ему, как будто она понимала что-то, ускользавшее от Хесусо. Потом медленно пошла в угол хижины, порылась в каком-то мешочке и вытащила оттуда желтый коржик, за долгое время ставший твердым и блестящим, как железо. Она вручила его мальчику, и пока он с трудом жевал черствую лепешку, посматривала то на него, то на старика с тревожным, почти испуганным видом.

Она, казалось, искала и не находила оборвавшуюся нить воспоминаний.

— А ты помнишь Касике, Хесусо? Бедняжка!

Образ старого верного пса возник перед ними. Странное волнение охватило обоих.

— Ка-си-ке, — произнес старик, словно ребенок, который учится читать.

Мальчик повернул голову и посмотрел на него ясным, открытым взглядом. Потом посмотрел на Усебию, и оба они улыбнулись тихой, робкой улыбкой.

По мере того как день становился огромным и бездонным, образ мальчика все лучше вписывался в узкие рамки привычной картины ранчо. Цвет его смуглой кожи обогатил мрачные тона утоптанной земли, сияние его глаз оживляло наступавшие сумерки.

Мало-помалу его присутствие изменило весь дом. Рука его легко касалась блестящей поверхности стола, ноги стремительно несли его через порог, кожаное кресло было словно создано для его тела — каждое его движение удивительно подходило к этому так долго ждавшему его старому дому.

Радостный и взволнованный Хесусо опять вышел в поле, а Усебия суетилась в доме, надеясь теперь, когда в нем появилось это новое существо, избавиться от тягостного одиночества. Она старательно возилась с горшками у очага, готовила всякие приправы, а временами исподтишка поглядывала на мальчика.

Она видела, как он тихонько сидит в своем уголке, зажав руки между коленями, глядя вниз и постукивая ногами по земляному полу; и ей слышался тоненький пересвист, совсем не похожий на музыку.

Она спросила, как будто ни к кому не обращаясь:

— Что это за сверчок там распелся?

И подумала, что спросила слишком тихо, так как ответа не последовало. Но свист продолжался и стал теперь похожим на резкие восторженные трели лесной птицы.

— Касике! — неловко позвала старуха. — Касике!

И очень обрадовалась, когда мальчик ответил:

— Что?

— Так тебе, значит, нравится это имя? — После небольшой паузы она добавила: — А меня зовут Усебия.

Ей захотелось спросить мальчика, нравится ли ему у них в доме, но привычка к одинокой жизни одела ее душу такой корой, что даже и этот простой вопрос был для нее труден и мучителен.

Она замолчала и машинально продолжала заниматься своим делом, подавляя желание вновь заговорить с мальчиком, желание быть откровенной и общительной. Мальчик опять начал свистеть.

Глядя, как Усебия суетится у плиты, старый Хесусо ощущал теперь какую-то странную радость, как будто готовился присутствовать на церемонии, исполненной великого смысла, — как будто он впервые открыл для себя таинство принятия пищи.

Все привычные вещи в доме приобрели праздничный вид, стали более красивыми, словно ожили.

— Ты вкусно там приготовила, Усебия?

И ответ был столь же необычен, как и вопрос.

— Вкусно,