Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В отель!
Машина помчалась вверх по проспекту Сан-Жуан, остановилась у дверей шикарного отеля. Беппино вышел и замер у дверей, не осмеливаясь войти. Так повторилось еще с тремя отелями. Наконец он решил остановиться в какой-нибудь маленькой гостинице попроще, например на улице Maya. По дороге он подумал, что надо бы известить мать, а то она будет волноваться. Велел шоферу поворачивать в сторону Бом-Ретиро, оставил машину на углу, вскарабкался на свои чердак.
Дона Ассунта раздувала угли в жаровне из керосинового бидона.
— Мама, я на танцы иду. Не жди меня.
Привыкшая к независимому характеру старшего сына, самостоятельно зарабатывающего на хлеб, мать не обернулась.
— Не возвращайся поздно…
— Я останусь ночевать у Луиджи.
Дона Ассунта подняла голову, хотела прибавить еще какое-то напутствие и вылупила глаза в изумлении. Беппино задрожал, вспомнив, что на нем новый костюм.
— Это еще что такое?!
— Я… Я в лотерею выиграл…
— Голодранец! Что ты себе позволяешь?! В лотерею выиграл! А деньги?! Прожрал, да? Сколько выиграл?
Беппино колебался.
— Три… триста…
— И все на ветер пустил?
— Нет… Сто только…
Дона Ассунта запричитала. Она трудится не разгибая спины, всю жизнь на детей положила, а сын кутит, с пути сбивается. Она потребовала деньги. Беппино посчастливилось вытащить из кармана несколько билетов помельче. Он протянул матери:
— Вот, двести.
— Так ты на танцы?
— Ага.
— Возьми десять мильрейсов, там на что-нибудь…
Весь как в лихорадке, найдя, что номер роскошный — гостиница была дешевенькая, жалкая, — Беппино умылся, надел новое белье — Подать ужин, сеньор?
— Нет, я ужинаю в городе.
Снова сел в такси, ожидавшее у подъезда. Счетчик показывал больше пятидесяти. Шофер был напуган. Беппино небрежно сунул ему деньги и сошел на проспекте Сан-Жуан, весь сияя, с видом победителя. Впервые в жизни было у него такое чувство, что он может завладеть всем, что все доступно ему. Мимо прошел какой-то важный господин. Беппино захотелось дать ему пощечину. Если тот начнет скандалить, ему можно заткнуть рот крупным банкнотом. Все теперь можно! Незаметно он оказался вблизи роскошного ресторана, куда как-то вечером, он видел, входил Шелковая Рубаха. Беппино хотел тоже войти, но не решился. В конце концов он зашел в скромную столовую — ужасно хотелось есть, — выбрал что-то, опросил вина. Ему хотелось заказать все блюда и вина, какие были в меню, наесться до отвала и напиться пьяным, кутить, как тот пузатый португалец, что всегда так скупо дает на чай, а у самого, говорят, столько денег, что министры и те у него взаймы берут.
Ему подали, он съел пару кусков и отставил тарелку, быстро допил вино, вышел, легкий и веселый, на улицу.
— Развлечься бы!
Он пожалел, что один. Мимо шли всё незнакомые люди. Как обидно, что магазины уже закрылись. Столько еще нужно купить! Две девушки поравнялись с ним. Счастливо захлебываясь дымом дорогой сигары, широко улыбаясь, он бросил им вслед какую-то задорную шутку, не тем голосом, похожим на лай собачонки вслед пронесшемуся автомобилю, каким говорил раньше, а звонко, смело, весело. Он теперь был богатый, видный человек. Ему даже захотелось окликнуть одну из них:
«Ах ты милашка!»
На следующее утро он проснулся поздно, часов в десять. Удивился, оглядев незнакомую комнату. Но, вернувшись к действительности и вспомнив свое новое положение, соскочил с кровати, жадно торопясь, как человек, боящийся упустить хоть одно мгновение жизни.
Вымыл лицо, долго тер руки, стараясь стереть следы ваксы, попросил даже у слуги немного спирту, вышел, взял такси, велел ехать в центр. Сначала в магазин готового платья — дать новый адрес, чтоб прислали переделанные костюмы. Хотелось есть. Надо позавтракать где-нибудь. Но раньше он решил заехать в салон для чистки обуви, к вчерашнему негритенку. Кинулся в магазин обуви, купил шикарные ботинки на толстой подошве, как у Шелковой Рубахи. Чувствуя себя господином мира, направился в салон. Уже почти в дверях вдруг вернулся и купил дорогую баийскую сигару, — теперь противник будет уложен на обе лопатки.
Вот удача — как раз негритенок в этот момент был не занят… Беппино с огромным удовлетворением услышал сразу три голоса, приглашавших его: «Угодно почистить?…» — и среди них голос негритенка, в первую минуту не узнавшего его.
Он не пошел к негритенку. Зачем? Он мог доставить себе удовольствие выбрать. Знай наших! Он сел в кресло рядом и протянул улыбающемуся беззубому мальчишке-чистильщику ногу в тяжелом ботинке. И притворился, что не понял, услышав, как со смертельной ненавистью в голосе негритенок говорит товарищу:
— Вчера «Лошадь» играла, да? Ну, а сегодня «Осел» играет… Рискну монеткой… Решил разбогатеть!
Он провел день в беготне по магазинам. Часы за триста. Цепочка для ключей за пять — тяжелая, блестящая. Трость. Мелочи. Обежал весь район Триангуло, фешенебельный центр города, подолгу задумываясь у ярких витрин, не в состоянии вспомнить, что же еще надо купить, шаря взглядом по пестрому разнообразию вещей в надежде встретить что-либо, бывшее предметом его мечтаний в прежние времена. Ведь теперь он мог приобрести все!
— Ах, черт! Чуть было не забыл!
Он вошел в обувной магазин и спросил гетры. Перчаток он не купил только потому, что нашел это излишней роскошью. Он заходил в модные закусочные и заказывал самые лучшие пирожки и самое жирное мясо.
И в дикой погоне за радостями «богатой жизни» подзывал проезжавшие мимо такси и велел везти его по проспектам Авени-да Паулиста или Авенида Бразил, упиваясь зрелищем аристократических кварталов, элегантных домов и небоскребов огромного города Сан-Пауло, словно все это принадлежало ему…
Как-то раз он перехватил свободное такси на площади Праса де Коррейа…
— Куда?
— Прямо…
Шофер свернул в улицу, где находился салон, в котором он прежде работал чистильщиком сапог. Чувство стыда овладело Беппино. Он весь сжался.
— Гони!..
И вздохнул свободно, только оказавшись за несколько кварталов от этого места. Угрызения совести мучили его. Он чувствовал, что поступил дурно по отношению к товарищам. Не отпраздновал с ними свои выигрыш, не угостил пивком, как сделал, например, Луиджи, когда в прошлом году игралась «Корова» и ему какие-то гроши выпали. Изменил товарищам… Но теперь было уже поздно. Уже нельзя вернуться. Теперь они уже обиделись. Встретят его насмешками и бранью. И, что было больнее всего, в нем все крепло сознание, что вернуться придется…
«Да примет ли хозяин?»
А