Это время стало одним из самых жестоких и напряженных времен Холокоста. Почти два миллиона евреев уже были мертвы. В течение войны еврейское население было истреблено в концентрационных лагерях и лагерях смерти, казнено без суда и следствия, вырезано в гетто, стало жертвой варварских акций со стороны нацистов. Целые семьи исчезли во время той войны, которая казалась нам бесконечной. И поразительно, и грустно видеть, что некоторые люди продолжают отрицать, что все это когда-либо случалось. Я – живое доказательство всего этого насилия, которое отнюдь не является плодом моего воображения.

Итак, по мере продвижения войск противника немцы стали опасаться расправы. В конце концов, если союзные войска выиграли войну, они не собирались спускать с рук немцам их преступления. Особенно после разрушения и оккупации целого европейского континента.

Напомню, после Первой мировой войны Германия была признана виновной и подписала Версальский договор, который предусматривал выплату репараций. Немцы считали их обидными для своей страны, так же как изменение ее границ, ограничение численности армии, запрет на эксплуатацию экономических ресурсов некоторых районов Германии. Теперь, они полагали, расплата будет еще более жестокой.

В конце ноября 1944 года, когда нацисты уже вовсю предчувствовали свое поражение, Гиммлер отдал приказ уничтожить все крематории, имевшиеся в концлагерях. Чтобы скрыть любые следы смерти в Освенциме-Биркенау, немцы еще ранее начали эвакуацию заключенных. Они взрывали газовые камеры, как это было в Собиборе. Но так как освобождать пленных гитлеровцы все-таки не желали, было решено отправить их в Германию, в Берген-Бельзен.

Так начался Марш Смерти. Чтобы перейти из одного лагеря в другой, узникам приходилось преодолевать многие километры под постоянными понуканиями охраны. Заключенных, которые уже не могли двигаться вперед, убивали на месте.

Многие люди погибли во время этих маршей, которые были слишком трудны для тех, кто ослабел во время лагерной жизни.

Некоторых заключенных снова запихнули в вагоны для перевозки скота. Так Анна Франк и ее сестра Марго попали в поезд до Берген-Бельзена в конце октября 1944 года. Они уже были крайне истощены после месяцев, проведенных в Освенциме. Эта поездка явно не улучшила здоровье обеих сестер. В Освенциме остались их мать Эдит и отец Отто. Больше сестры ничего не знали о судьбе родителей.

Когда сестры Франк прибыли в Берген-Бельзен вместе с другими узницами Освенцима, стало катастрофически не хватать места. Их поселили в палатках в лагере для военнопленных. Разразилась сильнейшая буря, палатки разрушило, они промокли до нитки морозной ночью. Только на следующий день их перевели в другое место.

Мы не знали об этих событиях, пока это не коснулось нас лично. Тем не менее в нас росла тревога.

Помню, моя мать оставалась оптимисткой, несмотря ни на что. Она считала, что мы имеем неплохие шансы на выживание. Мой отец, к сожалению, с каждым днем все больше впадал в депрессию. У нас почти не осталось еды. Мы голодали.

Были дни, когда мы вообще не ели. Тем не менее отец продолжал обменивать то немногое, что он мог найти, на сигареты. Обмен, который не мог принести ему ничего хорошего.

Иногда кажется, что жизнь играет с нами злые шутки, просто чтобы посмотреть, сколько плохого мы можем выдержать и не сломаться. Девушка моего возраста не ожидает потерять своего отца, свое убежище. Цикл жизни диктует, что ребенок теряет отца к тому времени, когда отец состарится. К этому времени он уже лучше подготовлен к смерти родителей, понимает ее неизбежность. Со мной было не так. В очередной раз жизнь заставила меня потерять любимого человека. Однажды, в конце ноября 1944 года, мой брат пришел повидаться с мамой и со мной. Он подбежал к нам, очень расстроенный, и сказал: «Папа умер». Единственное, о чем я могла думать тогда, это о том, что мой дорогой отец оставил нас. Это был ужасный шок. Мы чувствовали его смерть глубоко в наших сердцах и в наших хрупких телах. С того дня, как умер мой младший брат, я поняла, что жизнь хрупка и может закончиться в любой момент, неожиданно. Но невозможно смириться с мыслью о потере любимого человека. Мы не можем к этому подготовиться.

У моего отца был страшный сердечный приступ, спасти его было невозможно. И даже если бы он выжил, как он мог бы продолжать жить без медицинской помощи? Без соответствующего лечения и ухода? Сигареты, отсутствие еды и, прежде всего, особенно унизительное для главы семьи положение, в котором он оказался, его полная неспособность вызволить жену и дорогих детей стали для него смертным приговором.

Я помню, как смотрела в сторону его барака и видела, как люди вытаскивают его безжизненное тело. Этот образ навсегда останется в моей памяти. Мы даже не смогли оплакать отца. Это было неважно в глазах нацистов. Подумаешь, умер какой-то еврей… Немцы каждый день напоминали нам, что евреи в их глазах не люди. Для них мы были не более чем обычными паразитами.

В дополнение к нравственной боли, которую нам причинила смерть отца, его потеря также означала для нас потерю некоторых привилегий, на которые мы раньше имели право. Ведь мы были в списке Палестины и отправлены в Звездный лагерь благодаря тому, что он был влиятельным банкиром. После его смерти ничто не оправдывало такие «привилегии», так что все должно было измениться. Удивительно, как жизнь может поменяться буквально за секунды!

Как далеко может завести нас ужас? Резкий, драматический поворот событий принес ответ на наши вопросы. Именно тогда, в начале декабря 1944 года, Берген-Бельзен приветствовал одного из худших людей, когда-либо ступавших в лагерь. Это Йозеф Крамер, более известный среди заключенных как «Бельзенский зверь». Крамер вступил в нацистскую партию в 1931 году, затем стал эсэсовцем. Он работал в различных концентрационных лагерях, таких как Дахау. До прибытия в Берген-Бельзен он руководил газовыми камерами в Освенциме-Биркенау. У нас Крамер занял место бывшего коменданта лагеря Адольфа Хааса. Тот оставил свой пост и отправился в действующую армию. Я знаю, Хааса отправили на фронт, где он и погиб незадолго до окончания войны.

Крамер был известен своими жестокостью и холодностью. Он часто говорил, что «чем больше смертей среди евреев, тем больше это его позабавит». Когда его спросили, испытывает ли он угрызения совести, наблюдая, как его жертвы умирают в газовых камерах, он ответил, что вообще ничего не чувствует. В конце концов, он просто выполняет приказы. Его трудно было назвать человеком. Заключенные боялись приближаться к Крамеру, опасаясь за свою жизнь.

Еще одним известным деятелем