почти нереально, учитывая условия, в которых мы жили. И, если вы заболели, все, на что могли надеяться, это выздороветь самим, собственными силами. Вдобавок к тому, что мы жили во время войны, которая уже сделала доступ к еде и лекарствам ограниченным, мы жили в концентрационном лагере.

О каких лекарствах могла идти речь, когда нам просто было нечего есть. Видеть, как состояние людей ухудшается день ото дня, было ужасно. Чем больше времени проходило, тем больше людей угасало на наших глазах.

Шли дни, мы все слабели, худели и болели. Мы были в полном отчаинии, оказавшись предоставлены сами себе. Как будто наша человечность отнималась у нас понемногу. Надежды таяли с каждым днем. Мы понятия не имели, что происходит за пределами лагеря. Жили отрезанными, без связи с внешним миром, без каких-либо новостей. Не было ни радио, ни газет, ничего. То немногое, что мы знали, мы узнавали от вновь прибывших. Так мы жили день за днем, лишенные какой-либо информации о нашем будущем. Мы не знали, станет ли все в итоге лучше и сможем ли мы когда-нибудь покинуть это место.

Например, мы не знали, что война в 1944 году была более напряженной, чем когда-либо прежде. Силы стран Оси, состоящие из Германии, Италии и Японии, столкнулись с союзными войсками – Соединенными Штатами, Великобританией и Советским Союзом – по всей Европе. В том же году к войне присоединилась Бразилия. В июле бразильские солдаты прибыли в Италию, чтобы сражаться на стороне союзников. Они нанесли поражение немцам в нескольких стратегически важных городах Италии. Впоследствии, в апреле 1945 года, они внесли существенный вклад в освобождение итальянского народа.

Пока война для нас была где-то далеко. Не было никаких признаков того, что она повлияет на жизнь в Берген-Бельзене. Это место казалось мне огромной черной дырой. Люди умирали из-за скотских условий жизни. Я жила в постоянном страхе за себя и свою семью. Мы буквально жили в обнимку со смертью. Мы постоянно думали о том, не станем ли мы следующими трупами, которых повезут в крематорий.

Надо было как-то выживать. В этих кошмарных, отчаянных, угнетающих условиях заключенные старались держаться вместе, насколько возможно. Пока немцы издевались над нами, пытались заставить нас покончить с собой, мы отражали их нападения, помогая друг другу. Заключенные обретали чувство общности. Особенно те, кто приехал из одной страны.

Каждый день становился борьбой за выживание. Пусть даже мы не знали, как нам ее вести, эту борьбу. Мы жили в сфабрикованной кем-то реальности, не имея ни права, ни сил реагировать. Жили во тьме, как слепые, ничего не зная о дальнейших планах нацистов.

Трудно представить, насколько тот факт, что мы были еще живы, раздражал наших охранников.

Schutzstaffels, СС, похоже, наслаждались отведенной им ролью палачей. Эти солдаты делали все, что в их силах, чтобы превратить нашу жизнь в ад. Всякий раз, когда им приходилось говорить с нами, они прибегали к оскорблениям, унижениям и угрозам. Мы не могли требовать, чтобы к нам относились с уважением, это было просто невозможно. Нам пришлось смириться с таким обращением, если мы хотели остаться в живых.

Больше всего нас потрясало, что нацисты, прибегая к насилию, считали, что ничуть не пятнают этим свою чистую совесть. Они действительно думали, что делают доброе дело во имя Германии. Полагаю, общество должно сохранять бдительность, когда идеологии проникают так глубоко, превращая людей в безжалостных варваров.

Одна из тактик, которую они часто использовали, чтобы усложнить нашу жизнь, заключалась в том, чтобы постоянно переводить нас в разные казармы. Никто ничего не объяснял. Охранники просто врывались в барак и приказывали нам собрать свои вещи и идти в том направлении, куда они нам приказывают. При этом нас выстраивали и не разрешали двигаться, пока все не будет организовано так, как они хотели.

Групповая фотография охранников нацистского концентрационного лагеря

Каждый раз нам было очень страшно. В дополнение к тому, что мы часами ждали переклички, подвергались постоянным угрозам и были вынуждены иметь дело с отсутствием гигиены и еды, нас все время тасовали туда-сюда. Как будто что-то в нашей жизни вот-вот должно было измениться, но в конечном итоге ничего не менялось. Мы жили в постоянном напряжении, и каждый новый день казался труднее предыдущего.

Тогда я не подозревала, что нервы у моего отца были уже на пределе. Он начал обменивать еду на сигареты. Он добровольно лишал себя того немногого питания, чтобы иметь возможность курить. Добавлю, черные рынки были очень распространены в концентрационных лагерях.

Заключенные, насколько могли, торговали чем-либо ценным. А самым ценным в Берген-Бельзене была еда. Она стала валютой. Например, если вам нужна одежда, вы должны были запасти определенное количество еды и купить на нее недостающее. Мой отец решил, что самое важное для него – это возможность курить. Конечно, это не могло не сказаться на его здоровье.

Нацисты использовали принудительный труд, чтобы еще больше унизить или даже уничтожить нас. Мои родители, брат и я не были обязаны работать, потому что мы зарегистрированы в списке Палестины. Иногда я работала вне казармы, крася или ремонтируя то, что больше всего нуждалось в починке. Для большинства задержанных, напротив, работа становилась настоящей пыткой. Евреи должны были выполнять задания, столь же абсурдные, сколь и бесполезные. Например, они должны были носить камни и складывать их в определенном месте. Через некоторое время им поручалось носить те же камни обратно и возвращать их в исходную точку.

Те, кто был вынужден работать, трудились днями напролет, до изнеможения, в ужасных условиях. Хоть наши условия были не такими жуткими, как в лагерях смерти, где заключенных уничтожали в газовых камерах сразу по прибытии, они все равно были настолько отвратительны, что медленно убивали людей. Цель состояла в том, чтобы уничтожить нас по крупицам. И это работало.

Вскоре после нашего прибытия в Берген-Бельзен сюда также были отправлены мои тетя, дядя и два молодых двоюродных брата. Этот «дядя» на самом деле был двоюродным братом моего отца. Помню, его дочери были такими маленькими, ни одной не исполнилось и семь лет. Но на их долю выпали страдания не меньше, чем у взрослых. Да, некоторые дети были настолько малы, что возникал вопрос, понимают ли они что-нибудь в этой ситуации. Останется ли лагерный опыт с ними навсегда? Спустя годы мы смогли убедится, что лагерные травмы остались у этих детей на всю жизнь.

Тогда я этого не знала, но девушку, которая училась