Однажды я вдруг увидела, что забор разобрали. Я не могла поверить своим глазам! Произошло это неожиданно, без видимых причин. Может быть, это был знак того, что происходит что-то большое и война вот-вот обернется другой стороной. Но тогда я об этом не думала. Все, что пришло мне в голову, – я наконец смогу найти Анну Франк и поговорить с ней.

Я пересекла зону, которая до сих пор была для меня запретной. Как ни мало это на первый взгляд, но у меня появилось некое ощущение свободы. Я прошла дальше, чем обычно, могла исследовать незнакомую территорию. Прежде всего, я была полна решимости достичь своей цели!

Я бродила по лагерю в поисках Анны. В глубине души я очень надеялась найти ее. Конечно, думала я, велика вероятность, что она уже мертва, очень легко умереть в таком месте. Но я решила надеяться до последнего.

Точно так же, как судьба может неожиданно поставить нас в тяжелую ситуацию, она также может преподнести нам сюрприз. Да, я была в концлагере, находилась на грани смерти, но я все-таки нашла Анну. Моя радость была безмерна. Я не могла поверить, что я нашла ее и она жива!

Я не могла сдержать радости. Я крикнула: «Анна!» Она услышала имя, не понимая, кто ее зовет. Она повернулась ко мне и посмотрела на меня теми же знакомыми глазами, улыбнулась той прекрасной улыбкой, которую я так хорошо помнила по учебе в еврейской средней школе. Какой прекрасный момент!

Анна была закутана в одеяло, так как уже не могла выносить гнид, которыми была заражена ее одежда. Она дрожала от холода. Мы бежали друг к другу, слезы текли по нашим щекам. Эти слезы выражали смешанные чувства: это были слезы радости и облегчения – мы оказались вместе. Но это также и слезы печали. Мы обе были в плачевном состоянии, без родителей, без особой надежды выжить.

Вот так судьба снова свела меня с Анной Франк. То, как нам удалось узнать друг друга, всегда оставалось для меня загадкой. Мы были два скелета посреди лагеря, наполненного другими скелетами. Но эти знакомые глаза нельзя было не узнать. Сомнений не было: мы были там, вместе. Мы долго простояли в объятиях. Наверное, потому, что нуждались в человеческом тепле больше, чем когда-либо.

Пусть вокруг голод, тоска и отчаяние, но мы все равно оставались людьми. Мы расслабились. Нам пришлось отдышаться, чтобы иметь возможность говорить. Так много нужно было сказать друг другу! Первое, что я у нее спросила, было: «Аня, разве ты не в Швейцарии?» Довольно глупо задавать ей такой вопрос, поскольку она была здесь, передо мной. Но мы все думали, что они уехали в Швейцарию – Анна перестала ходить в школу, и семья Франк исчезла. Подтвердить это было некому, но просто мы так думали.

Потом я узнала, что слухи распространили сами члены семьи Франк, чтобы их не искали гестаповцы и полиция.

Анна сказала мне, что они не уехали в Швейцарию, они прятались. Она подробно стала рассказывать мне о секретной пристройке, о том, как тяжело жилось там. Они должны были все время прятаться, чтобы никто не подозревал об их присутствии. Только так они могли избежать депортации. Отто Франк решил спрятать свою семью, потому что Марго призвали на принудительные работы. С тех пор они считались беглецами. Никто не должен был знать, что они остались в Амстердаме.

Анна говорила, что им во всем приходилось полагаться на доброту сотрудников и друзей его отца, которые помогали им прятаться и приносили еду. В пристройке нельзя слишком громко разговаривать, нельзя даже много двигаться, когда сотрудники работают.

Несмотря ни на что, Анна продолжала удаленно учиться. Она также поведала мне, что у нее есть тайный дневник, в который она записывала все, что происходило в пристройке. Она слушала радио, которое семья сохранила, чтобы слушать Би-би-си и узнавать последние новости с войны. Ей запомнилось официальное сообщение из канцелярии голландского министра Болкештейна, находившегося в изгнании, с просьбой ко всем тщательно сохранять свои сочинения об этом периоде. По их словам, дневники будут опубликованы после войны, чтобы будущие поколения могли знать, что происходило в то время в Голландии.

Это известие обрадовало Анну. Она мечтала увидеть свой дневник опубликованным и стать писательницей, как всегда хотела. Мы вместе начали мечтать об издании ее книги, о новой жизни, в которой она станет известной писательницей, пережившей войну. Мы мечтали о жизни вдали от этого места. Это был волшебный момент, в течение которого мы на мгновение переносились из гнетущей реальности, которую мы больше не могли выносить, в будущее, полное мечтаний.

Да, посреди этого хаоса мы все еще могли мечтать. Анна стала первым человеком, который рассказал мне о том, что происходило в Освенциме. Точнее, об ужасах, которые она там видела. До нашего разговора я такого даже не могла представить. Она рассказывала мне о вагонах для перевозки скота и о том, как немцы по прибытии проводили отбор, чтобы определить, каких заключенных отправят в газовую камеру, а какие будут работать рабами в лагере. Она также рассказала мне о своем жутком путешествии на поезде в Берген-Бельзен. Наши мечты гасли, возвращаясь к реальности.

Потом я встретилась с Марго, ее сестрой. Они обе очень беспокоились о состоянии здоровья больной матери, которая была еще жива, когда их увозили из Освенцима. Сестры надеялись вскоре снова увидеть ее. Беспокоились они и об отце, так как с момента отъезда ничего о нем не слышали и не знали, жив он или мертв.

Мне удалось еще несколько раз встретиться с Анной и Марго. Мы всегда говорили о том, через что нам пришлось пройти. Я рассказала Анне, что моей семьи больше нет со мной. Но, к сожалению, вскоре мы снова расстались. Судьба недолго позволила нам утешать друг друга. Настал день, когда я больше не нашла Анну. Женщины в ее бараке рассказали мне, что она сдалась, ее больше нет в живых.

Анна и Марго умерли в марте, обе от тифа. Марго упала с кровати и умерла мгновенно – у нее уже не было сил встать. Анна скончалась через несколько дней, тоже унесенная болезнью. И я снова осталась одна.

Некоторые задаются вопросом, выжила бы Анна Франк, если бы знала, что ее отец все еще жив. Но как мог человек, даже победивший эту губительную болезнь, продолжать жить в таких условиях? Можем ли мы действительно сказать, что