В самолете «Локхид констеллейшн» авиакомпании «Эр Франс» летело сорок восемь человек, включая экипаж. Среди пассажиров был Жан Поль Невё, брат Жинетт, талантливый пианист, который обычно аккомпанировал ей на концертах. На борту находился также Марсель Сердан, экс-чемпион мира по боксу в среднем весе, летевший в США, чтобы попытаться вернуть себе титул, который отобрал у него Джейк Ламотта. Сердан был знаменит тем, что у него, несмотря на наличие жены и трех сыновей, был роман с певицей Эдит Пиаф. Самолет вылетел из Парижа 27 октября 1949 года в 20.05. Предполагалось, что он совершит посадку для дозаправки на Азорских островах. В 1.41 ночи экипаж сообщил на диспетчерскую вышку в Вила-ду-Порту на острове Санта-Мария, что предполагаемое время посадки — 2.45. В следующем сообщении посадка была перенесена на 2.55. В 2.51 пилоты сообщили диспетчеру, что находятся на высоте трех тысяч футов и что посадочная площадка в пределах видимости. Экипаж получил инструкции относительно посадки и больше не давал о себе знать.

Через несколько минут пришло сообщение, что он разбился о гору Редондо, пик высотой в девятьсот метров на соседнем острове Сан-Мигель.

Причиной катастрофы сочли ошибку пилотов. Никто из летевших в самолете не спасся.

Смерть Сердана — в разгар романа с Эдит Пиаф и накануне попытки вновь завоевать титул чемпиона мира — ненадолго привлекла интерес публики и заняла первые полосы газет. Зато гибель тридцатилетней Жинетт Невё стала одной из самых обсуждаемых в XX веке.

Вскоре пошли слухи, что, когда обнаружили останки скрипачки, она продолжала сжимать свою драгоценную скрипку работы Страдивари, но на самом деле инструмент так и не был найден.

Люпо было известно, почему знаменитая скрипка исчезла с места катастрофы, он слышал эту историю из уст скрипичного мастера Невё, Этьена Бернарделя.

Бернардель, который до сих пор был жив и отличался завидным здоровьем, был больше чем скрипичным мастером, он сыграл необыкновенно важную роль в истории создания музыкальных инструментов не только во Франции, но и во всем мире. Он пользовался доверием самых знаменитых солистов, от Анне-Софи Муттер до Йо-Йо Ма; еще раньше Пабло Казальс и Иегуди Менухин тоже обращались к нему, чтобы именно он занимался их драгоценнейшими орудиями труда.

Люпо довольно часто навещал Бернарделя в его мастерской на улице Портали, где начинал работать еще его отец. Родившийся в 1925 году в Мирекуре, «городе скрипок», как любят называть его французы, Бернардель был уже слишком стар для тонкой работы, но регулярно появлялся в мастерской, чтобы координировать работу группы из четырех профессионалов, потому что по-прежнему получал заказы.

Рассказы старого мастера о скрипках и скрипачах наводили на мысль о Гомере, нараспев читающем свои строки о событиях Троянской войны.

— В моем родном Мирекуре, — любил говорить Бернардель, — шесть тысяч жителей, и из них тысяча — скрипичные мастера.

Бернардель был убежден в том, что любая скрипка, как бы хороша она ни была, должна привыкнуть к индивидуальности музыканта, и поэтому, прежде чем работать с каким-либо инструментом, он отправлялся в концертный зал послушать вживую своего клиента. Если это было невозможно, он просил скрипача сыграть ему в мастерской, чтобы понять, какие настройки лучше всего подойдут для его манеры игры.

Одна из историй, которую часто повторял Бернардель, относилась к скрипке Жинетт Невё. По желанию солистки скрипичный мастер сконструировал, скорее всего в тридцатых годах, самый лучший и самый надежный футляр для своего времени, и получил за него больше тринадцати тысяч тогдашних долларов. Снаружи футляр был обтянут негорючим материалом и мог выдержать тяжесть не одной сотни килограммов. Внутренность футляра, обшитая мягким итальянским шелком, выглядела не менее роскошно, чем номер в парижском отеле «Четыре сезона — Георг V», там были размещены два термометра, один со шкалой Цельсия, другой — Фаренгейта, а кроме того, гигрометр, увлажнитель и отдельная подсветка каждого отделения. Когда при осмотре разбившегося самолета, в котором погибла Невё, не обнаружилось следов скрипичного футляра, Бернардель пришел к убеждению, что его украли во время спасательных работ.

Но на этом история не кончилась. Через несколько месяцев старый мастер рассказал Люпо нечто еще более удивительное: во время концерта Ане Ларрасабаль, который транслировался по телевидению из концертного зала «Гаво», одна из камер дала крупным планом детали головки инструмента, и Бернардель узнал — или посчитал, что узнал, — скрипку.

— Я знал этот инструмент лучше, чем кто-либо другой, и, увидев его, сразу понял, что это скрипка Невё, — заключил он.

Люпо выслушал рассказ с интересом, но заподозрил, что часть истории Бернардель выдумал или, во всяком случае, как-то подправил ее, чтобы она выглядела более привлекательной. Почтенный старец, знававший в прошлом дни славы, когда он считался лучшим скрипичным мастером в мире, возможно, стремился снова оказаться в центре внимания, для чего и сочинял истории, подлинность которых было трудно проверить. Или, может, вовсе не тщеславие заставило его сочинить эту историю, а просто он, дожив до такого возраста, стал жертвой старческого слабоумия, заставлявшего его рассказывать странные вещи, по всей видимости бывшие плодом его воображения.

Но если эта история не выдумана Бернарделем и скрипка Ларрасабаль действительно та самая, что принадлежала Невё? И если кто-то, считающий себя законным наследником, тоже разглядел Страдивари во время трансляции концерта из зала «Гаво» и решил вернуть инструмент любой ценой?

Если скрипка Ларрасабаль на самом деле принадлежала Невё, то вполне понятно желание испанки изменить головку, чтобы инструмент труднее было узнать. Не подозревая об этом, думал Люпо, он сыграл ту же роль, что пластические хирурги с сомнительной репутацией, которые изменяют облик разыскиваемых полицией преступников. Люпо вспомнил, что, когда Ане пришла к нему, чтобы он вырезал голову дьявола, она объяснила, что у нее двойная цель: с одной стороны, она хотела поддержать — как в свое время ее обожаемый Паганини — легенду о том, что своей манерой игры она обязана договору со сверхъестественными силами, а с другой — хотела возбудить, как сама призналась ему там, в мастерской, животный страх в своих соперниках, поскольку считала вполне законной любую уловку, которая позволит ей выжить в такой необычайно конкурентной области, как концертная деятельность. Ларрасабаль объяснила это буквально так: поскольку она не может выйти на сцену с боевой раскраской на лице, как если бы была, скажем, маорийским воином, то хочет, чтобы эта жуткая голова выполняла функцию запугивания соперниц, и в первую очередь самой грозной из всех, японки Сантори Гото.

— Ты здесь? — спросил Роберто, не зная, чем объяснить долгое молчание Люпо на другом конце провода.

— Да, я обдумывал идею пойти в полицию. Я ее не отвергаю, но предпочту принять решение, когда приеду в Испанию и посижу с вами за столом с бокалом «рибера-дель-дуэро».

— Мне кажется, это правильная мысль. Сначала нужно посмотреть, как идет расследование. Возможно, они уже завтра схватят виновника и выяснится, что скрипка лежит у него в багажнике автомобиля.