Дойл осушил бутылку, проглотил горький осадок на дне и вспомнил жалкого, прыщавого выпивоху, который постоянно носил вареную футболку с эмблемой группы «Грейтфул Дэд» и имел кое-какие связи: добывал плохие наркотики на Восточном побережье. Какое-то время в старших классах их объединяло что-то вроде партнерства по продаже травки и таблеток местным ребятам. Но потом Таракану удалось каким-то образом сбежать, прихватив все деньги.

– Таракан Помптон был долбаным маленьким ублюдком, – наконец произнес он. – Я бы не стал называть его приятелем.

– Так вот, он вырос и стал большим ублюдком, самым настоящим боссом, – сказал капитан Пит. – В Виккомаке все его любят. Ты бы видел дома, которые он понастроил на Южной стороне.

Во времена юности Дойла южный конец острова представлял собой необитаемое солончаковое болото, где каждую осень в течение многих лет его дядя Бак сидел в грязном укрытии из прутьев, попивая виски и время от времени наудачу постреливая в стаи перелетных птиц. Он называл это охотой на уток.

– Если я не забыл, – сказал Дойл, – там ничего нет, кроме болот.

– Теперь есть, – сказал капитан Пит. – Сходи туда, посмотри. Они осушили большую часть болот, а те, что остались, теперь называются заболоченной территорией и охраняются государством. После этого они прокопали канал в лагуну Споффорда, так что теперь это бухта, и по ней, как на открытке, туда-сюда плавают красивые парусные яхты.

Он издал отвратительный звук и всосал воздух через зубы.

– А потом, мне кажется, кто-то проснулся однажды утром и решил, что капитаны старых чартерных лодок больше не вписываются в эту картинку.

– Подожди минуту, – сказал Дойл. – «Кто-то» – это кто?

– Кто-то – это все, сынок, – ответил капитан Пит, – Политики в Виккомаке, придумывающие новые правила безопасности быстрее, чем ты успеешь плюнуть, застройщики, да ты сам знаешь. Добавь сюда грязные деньги с севера, и картинка начнет вырисовываться сама.

– Ты хочешь сказать – организованная преступность? – недоверчиво спросил Дойл.

– Ты сам все скоро поймешь, – остановил его жестом капитан Пит. – Лучше давай о другом. Скажи, как у тебя-то дела? Как мальчишка, Пабло, правильно?

Дойл грустно кивнул и рассказал Питу о разводе.

Капитан Пит потянулся к своей фуражке и потрогал одну из медалей. Дойл помнил этот жест. Он означал, что старик нервничает.

– Что ж, очень жаль, – сказал капитан Пит. – Ты скажешь больше или мне нужно самому догадаться?

– Догадайся, – ответил Дойл.

– Была другая женщина?

Дойл не ответил. Не стоило. У каждой семьи есть свое проклятие. В одной выпивка, в другой жестокость, или глупость, или неудачи, или никакого проклятия, что само по себе тоже является проклятием.

Выпив довольно много бутылок крепкого домашнего пива капитана Пита, Дойл не рискнул сесть за руль и поехать домой, на «Пиратский остров». Он завернулся в пальто и лег в гамак, натянутый на веранде. Слушая тихие всплески рыб, хватающих насекомых на поверхности солоноватой воды, и шуршание ночных животных в камышах, он снова думал о Фло.

Он страшно не любил оглядываться назад – копание в прошлом причиняло ему душевную боль, – он жил настоящим, тем, что происходит прямо сейчас. Но в эти последние несколько недель он думал о жене все чаще и чаще. Они были вместе почти двадцать лет, Расставаясь и начиная снова. Познакомились они на вечеринке в пентхаусе на Манхэттене, вскоре после его окончательного разрыва с подружкой из колледжа, развращенной и эксцентричной девицей благородных виргинских кровей по имени Брекен Диеринг. Это было в начале восьмидесятых, он тогда жил в китайском квартале и управлял баром в сети незаконных клубов в каком-то Богом забытом месте «алфавитного города».[25]

Дойл не помнил, что это была за вечеринка и как он туда попал. Но он помнил, что ему было не по себе в этих красивых дорогих комнатах пентхауса с видом на парк.[26]Все были или пьяными, или под кайфом, музыка играла так громко, что даже думать было невозможно. А потом он увидел Фло, тихо сидевшую в углу в кресле с высокой спинкой. Все кружилось в вихре веселья, не задевая ее: в руке – стакан красного вина, длинные черные волосы мерцают, отражаясь в трюмо между окнами. Словно гостья с далекой и тихой планеты, где никто никогда не напивается, а все слегка одурманены и ведут длинные, полные смысла разговоры в тени липовых деревьев, под романтические переборы гитары, которые доносит ветер. Как потом выяснилось, это было недалеко от истины. Фло приехала из Малаги, с той части испанского побережья, которая взирает на Марокко через темно-синие воды Средиземного моря. У нее заканчивалась двухгодичная рабочая виза – она училась у Гарсии-Гуадикса, известного шеф-повара ресторана «Ла Коруна» на Манхэттене, в то время одного из лучших испанских ресторанов в мире.

В ту первую ночь они выпили еще красного вина, бутылку португальской араки и завершили вечер в пять утра, занимаясь любовью в ее крошечной квартирке в Верхнем Ист-Сайде. Она разбудила его в восемь утра, настаивая на том, чтобы пойти к девяти на утреннюю службу в собор Святого Патрика. Дойл помнил, как его удивило и само предложение, и абсолютная серьезность, с которой она это сказала.

– Дойл. Это ирландское имя, si? – спросила она, склонившись над ним. Ее густые испанские черные волосы легко коснулись его лица. Он был пьян и одновременно страдал от похмелья, обессиленный, запутавшийся в ее простынях.

– На самом деле я из Виргинии.

– Да, но ты ирландец, – настаивала она.

– Хорошо, ирландец, – сказал Дойл. – Был когда-то.

– Тогда ты, должно быть, католик.

– Я мог бы быть и оранжистом, – сказал Дойл. – Это ирландские протестанты.

Она нахмурилась.

– Я не понимаю.

– Я родился католиком, – сказал Дойл, – если ты это имеешь в виду. Я действительно когда-то даже служил мальчиком у алтаря.

Она улыбнулась.

– Bueno. Мы идем на службу.

– Мы сходим в следующее воскресенье, – сказал Дойл, потянувшись к ее груди.

– Мы пойдем immediatamente, – сказала она, резко отталкивая его руки.

– Прости, – сказал Дойл. – Никакой службы в этот греховный день.

Она задумчиво кивнула.

– Если я позволю тебе снова трахнуться со мной, мы пойдем на службу?

Они успели на дневную мессу в собор Святого Патрика. Дойл запомнил сладкий запах ладана и солнечный свет, льющийся через витражи окон. Потом они шли пешком через весь центр в знакомый ей тихий ресторан. Целых шестьдесят кварталов он обнимал ее за талию, а голуби счастливо плескались в лужах на неровных мостовых Сохо. Прозрачные синие тени зданий, блеск реки, мосты, образующие своды прямо в облаках. И казалось, во всех церквях без конца звонят колокола.