Здесь не стоял глухой стеной лес, как между Владимиром иНижним, а то и дело среди деревьев открывалась необычной красоты равнина, илиуютная долинка, или живописное взгорье, привольное, просторное, светлое, чудноукрашенное цветущими рябинами, или боярышником, или сплошными желтыми полосамибуйно распустившихся одуванчиков, с всеохватным, ласковым небом, как бынакрывающим округу своим голубым куполом. Чудесное приволье, еще по-весеннемуразноцветно-зеленое шевеление листвы… Какие-то птицы носились перед каретою, апотом разлетались по сторонам, имея вид чрезвычайно деятельный и хлопотливый.Кое-где в вершинах деревьев уже чернели гнезда, и Ирена вдруг подумала, чтоона, как эти птицы, летит в свое новое гнездо, где ей суждено будет «вывести»детей и пропеть свою песенку жизни – в точности как этим хлопотливым пташкам!

Против ожидания сия поэтическая метафора не вызвала в нейникакого умиления, а, напротив, испугала. Дети? Почему-то она никогда о них недумала, а ведь они появятся – и весьма скоро, если судить по всем ее замужнимподружкам.

Ирена отчего-то полагала, что они с Игнатием вечно будутлюбоваться друг другом, чирикая о том, кто в кого сильнее влюблен. Но не минулои двух недель их бракосочетания, как они уже сидят надувшись, не помышляя ни окаком чириканье, тем паче – о нежностях… Что же будет, когда еще и детипоявятся?

Ирена ощутила вдруг себя невероятно одинокой, заблудившейсяв этих красивых, восхитительных, но совершенно чужих ей просторах. Что же онаделает? У нее на всем белом свете только один близкий человек – это Игнатий.Так что ж она сидит букою, отворотясь от него? Ждет, чтобы он обиделся? Остылбы к ней? Но у кого она тогда найдет утешение в горестях, к кому приклонитголову на грудь?

Ирена порывисто обернулась к мужу – и от неожиданности дажеотшатнулась с испуганным восклицанием, потому что в то же самое мгновеньеИгнатий кинулся перед ней на колени и, крепко обняв ее ноги, прижался к нимщекой. Bсе тело его содрогалось от тяжелых рыданий, а сквозь надрывныевсхлипывания прорывалось бормотание, сперва показавшееся Ирене совершеннобессвязным. Но вскоре она стала, хоть и с некоторым трудом, улавливать смыслэтих бессвязных восклицаний.

– Ирена… Ирена! – задыхаясь, выкрикивал Игнатий. – Богаради… не надо так! Не отворачивайтесь от меня! Я не вынесу… я этого просто невынесу! Вы и не знаете, что значит для меня ваша любовь! Отец… о Господи… отецвсегда считал меня ни на что не годным. Он давал мне деньги, но при этомговорил, что куда лучше было бы просто зарыть их в землю. Он думал, что безэтих его денег я ничто… просто ничто! Его единственный сын… он презирал и меня,и себя – за то, что у него только такой сын, а другого нет! Он говорил, что яникому не буду нужен, кроме него самого и моей несчастной матери. Он говорил,что я достоин только таскаться с крепостными девками, что жену мне придетсяпокупать за большие деньги. И вот, вообразите, Ирена, и вот я встретил вас, ивот вы полюбили меня – такого, какой я есть, ничего обо мне не зная и даже непредставляя себе размеров батюшкиного наследства. И я привожу вас вЛаврентьево, показываю отцу: вас, которая ради меня попрала все условности,которая тайно со мной обвенчалась, которая была готова отдаться мне в карете, внаемной карете…

Он внезапно умолк, вскинул голову и уставился на Иренуогромными, влажными от слез глазами. У нее мелко затрепыхалось сердце. Стоя наколенях, бледный – вот уж в точности будто полотно! – Игнатий как никогда былпохож на истинного романтического героя, обезумевшего от любви. Пусть некоторыеего слова показались Ирене дикими, но ведь Игнатий воистину обезумел. Нет, онабыла жестока к нему! И с этой мыслью, движимая непременным желанием загладитьсвою жестокость, Ирена быстро нагнулась вперед и поцеловала его в губы.

Нет, она думала лишь коснуться… но губы ее мгновенно попалив капкан рта Игнатия, который алчно, до боли впился в них. Ирена чувствовалаего язык, его зубы и, полуиспуганная, полудовольная таким взрывом чувств,пыталась отвечать так же пылко и так же болезненно. Поцелуй становился все болееалчным, Ирене вдруг показалось, что их рты пожирают друг друга. ВнезапноИгнатий схватил ее руку и прижал к своей груди.

– Слышите, как сердце бьется? – шепнул он, так резко прервавпоцелуй, что у Ирены даже голова закружилась. – Это все вы сделали, все моялюбовь к вам! Останови! – закричал он диким голосом, ужасно перепугав Ирену, изаколотил в стенку.

Слышно было, как возница громко, испуганно затпрукал, лошадистали, повозка несколько раз дернулась и замерла.

– Барин, чего изволите? – закричал возница. – Али случилосьчто? Не зашиблись ли?

– Поди… поди… – закричал Игнатий, приоткрывая дверцу ивысовываясь наполовину так, что нижняя часть его тела была все же загорожена. –Поди вон, прогуляйся. Полчаса, ну час. И не подходи сюда, пока я не позову. Дамна водку. А подойдешь… – голос его вдруг сорвался, – а подойдешь – убью! Понял?

– Понял, понял, чего ж не понять! – донесся удаляющийсяголос возницы, не в шутку испуганного. – Барин, я не подойду, вот те крест,только ты уж там поскорее управляйся, не то гроза нас застигнет, гроза вонсобирается!

– Ладно, я скоро, – буркнул ему вслед Игнатий, захлопываядверцу и оборачиваясь к Ирене.

Она в испуге вжалась в спинку сиденья, желая – и не в силахотвести глаза от пальцев Игнатия, который принялся расстегивать брюки.

Что, опять?!

Вдруг до Ирены долетел незнакомый голос.

– И давно ты тут комарей кормишь, болезный, пока они тамотдыхают? – спрашивал кто-то.

– Да нет… – вяло отвечал возница. – Солнушко вон почти что ине двинулось, да только тучки все ближе сбираются. Ливень ливанет…

– Нет, разве что к ночи гроза сберется, – возразилнезнакомец. – И тогда ударит гром в литавры, молния возожжет жертвенные огни…

– Чего? – промямлил немало изумленный кучер, и Ирена поняла,что сама изумлена неожиданным лексиконом.

Она хотела осторожно выглянуть в окошко, чтобы увидеть,какой это путник изъясняется, будто актер захудалого театра, однако Игнатий ужераспахнул дверцу и вывалился из кареты, восторженно и недоверчиво крича:

– Ты ли это? Емеля? Емеля, душа Тряпичкин! Софоклбеспорточный!