движения, а лёгкие нуждались в свежем осеннем воздухе. Однако ей было страшно. Она даже не знала, чего боится больше: проговориться и обречь тем самым смертного юношу на страшный конец или, наоборот, что ей не хватит сил рассказать правду, коли представится шанс.

Да разве могла появиться удобная возможность, чтобы рассказать что-то подобное? К тому же он мог просто не поверить ей. В итоге, что бы она ни сделала – оказывалась в проигрыше. Оставалось только слушаться Сойку и уповать на лучшее.

Однако девушка чувствовала: её сердце противится этому. Удивительно, столько лет безнадёжного заточения, а оно ещё хочет побороться если не за собственную жизнь, то хотя бы за свободу неизвестного молодого человека, заглянувшего к ней без спросу в окно.

Может, она не такая никчёмная, как ей казалось?

Утром ей принесли завтрак. Две пожухлые сливы со следами зарождающейся плесени, сушёная рыба и листья какого-то растения. Пышная рисовая булочка, лежавшая на подносе рядом с неприглядным угощением, выглядела почти как издёвка. Она, хоть и немного подсохшая, казалась самой съедобной из предложенного. Юкия съела всё. Она давно привыкла к скудным трапезам и понимала: будет привередничать – потеряет возможность хоть немного поддерживать в себе силы.

После завтрака её вывели из комнаты. Юкия хотела было возразить: ведь она не надела фурисоде, принесённое накануне госпожой. Её старое истрепавшееся кимоно она носила так долго, что то стало слишком коротким для неё, не говоря уже о том, что ткань выглядела грязной. Однако служанки вели её не в сад. Они спустились в одну из комнат на первом этаже. Юкия с удивлением поняла: её вели мыться. Она даже не знала, что в доме Сойку есть ванная! Однако большая деревянная бадья была наполнена хоть и холодной, но чистой водой. Юкия старалась не дрожать, когда работницы грубыми и бесцеремонными движениями мыли её. Старые тряпки тёрли её кожу яростно, пока та не стала чистой до красноты. Несмотря на это, девушка замёрзла. Ей приходилось сжимать челюсти изо всех сил, чтобы не дрожать совсем уж отчаянно.

Волосы её приводили в порядок с ещё большими усилиями. Девушки вычёсывали их гребнем, жёсткие зубцы которого с болью впивались в кожу головы. Порой, когда они разбирали спутанные пряди, из глаз Юкии лились слёзы. Однако, когда служанки закончили, она с удивлением обнаружила: локоны её всё так же отливают бронзой на свету и спадают ниже пояса. Она пожалела, что не может увидеть своего отражения: в богатом доме её детства были медные зеркала. Здесь же просить о чём-то подобном было попросту глупо.

Сойку предпочитала держать волосы распущенными, даже когда создавала иллюзию человеческого облика, но длинные пряди Юкии служанка собрала на затылке в тугой узел. Да и несколько цветных заколок нашлось: цветы из блестящих шелковых лент и шпилька со звенящими металлическими бусинами. Девушка так отвыкла от этого ощущения чистоты и опрятности, что даже привычная слабость отступила на второй план.

Она осторожно провела по макушке кончиками пальцев. Гладко зачёсанные назад волосы были на ощупь просто замечательными!

Она пообедала здесь же. Суп был приготовлен из какого-то корнеплода, а сушёная рыба, лежавшая поверх плошки, даже показалась вкусной. Только она закончила, девушки принялись одевать её.

Сойку питала странную слабость к красивой человеческой одежде. Юкия знала, что у чудовища в закромах была целая коллекция кимоно, как мужских, так и женских. Как бы странно наряды ни смотрелись в сочетании с её истинным обликом, она продолжала упорно носить их. Сёстры госпожи не утруждали себя подобными формальностями. Они вообще жили как существа более дикие, а люди интересовали их только в качестве добычи. Девушка догадывалась, что дело было в том, что Сойку была самой младшей из них, хотя и не могла сказать наверняка, как именно это влияло на предпочтения госпожи. Та, точно сорока, собирала в своём гнезде всё, что нравится, и совершенно не хотела делиться трофеями. По какой-то причине для Сойку было важно, чтобы гость не догадался о её истинной сущности. Иначе бы она никогда не стала бы дарить Юкии красивый наряд.

Фурисоде и впрямь было таковым. Когда служанки помогли ей надеть его поверх нижнего кимоно, она невольно залюбовалась рисунком цветов на длинных рукавах. Шёлк был слишком лёгок для этого времени года, но переливался дивным блеском дорогой ткани. Пояс оби был тёмно-коричневым и странным образом удачно сочетался с остальным нарядом. Юкия до того отвыкла от такой одежды, что даже страх ненадолго отступил от её сознания. Ей показалось, что всё происходящее – часть дивного сна. Видение о жизни, которая у неё могла бы быть, не повстречайся ей Сойку.

Однако это была реальность, а Юкия всё ещё была пленницей, и от её поведения зависела жизнь ни в чём не повинного человека. Потому страх вернулся, стоило ей выйти на крыльцо.

Она с трудом переставляла ноги, подходя к краю полусгнивших досок. Она могла видеть, какую иллюзию создала Сойку с помощью колдовства. Та полупрозрачным контуром окутывала настоящие вещи, придавая им мнимую новизну и лоск. Юкия не сомневалась: юноша, кем бы он ни был, пребывал в уверенности, что живёт в богатом доме. Может быть, только запах мог выдать истинную сущность Сойку. Однако девушка не была уверена, сможет ли различить обычный человек нотки гнили, перемешанные с ароматом цветов.

Она ступила на землю, чувствуя, как сердце её готово выпрыгнуть из груди. Ей было страшно до тошноты. Всё-таки ей пришлось взглянуть на Сойку.

– Вот и малышка Юкия. Наконец-то! – воскликнула госпожа.

Голос её был игривым и весёлым, таким, какой и впрямь подходил красивой, но чересчур смелой женщине. Сойку нравилось дурачить людей, хотя, как правило, её игры не длились долго.

Юкия взглянула на гостя и замерла.

Это и впрямь был обычный человек. Она не успела рассмотреть его тогда, когда юноша заглядывал в её окно, но сейчас это было и не важно. Не важны были и правильные черты, которые, должно быть, могли показаться привлекательными.

Над левой бровью его было нечто, что девушка не могла толком описать. Это был тонкий, едва заметный шрам. Он делал от природы ровный изгиб брови ломаным, но не это бросалось в глаза. Шрам источал сияние. Ярко-голубое, мерцающее, медленно переходящее то в лазурь, то в золото, то в оттенок лепестков розовых пионов. Живое, подвижное, совершенно необъяснимое. Она была уверена: именно эта метка, источавшая силу, привлекла внимание Сойку. Юкия никогда не видела ничего подобного.

Гость, заметив столь пристальное внимание, смутился и пригладил чёлку, скрывавшую и шрам, и