Еще меня здорово задели его пафосные слова о бессмертии. «Достигнуть совершенства в искусстве…» Глупость. Все живое стремится жить вечно. Жизнь — самодостаточна. Пусть обезьяна, но бессмертная. Лучше, чем разлагающийся труп просветленного человека. Если мне выпал шанс — я им воспользуюсь.

От всех этих мыслей я здорово разволновался. Заснуть удалось только под утро.

Где-то в деревне гулко и тоскливо выла собака.

Проснулся я от хлопанья двери. В комнату зашел Лугонг, одетый в войлочный кафтан, подпоясанный кушаком. В руках он держал закопченный чайник и глиняную чашку. Через левое плечо у него была перекинута полосатая торба. Лугонг налил мне чай и, пока я ковырял ложкой в котелке с остатками вчерашнего ужина, критически меня осмотрел.

— Тебе следует одеться теплее, — сказал он, — в горах будет холодно.

— У меня нет теплого, — прошамкал я, давясь холодным карри.

Лугонг подошел к топчану и ловко выдернул из-под меня шерстяное одеяло. Затем он достал из-под кафтана зловещего вида тесак и принялся вырезать отверстие в центре полотна. Вырезав круглую дыру, он протянул мне одеяло и веревку.

— Твое пальто готово.

Я продел голову в отверстие и затянул одеяло веревкой на поясе. Лугонг одобрительно хмыкнул, наклонился и достал из-под топчана два войлочных сапога огромного размера. Сапоги я натянул прямо на сандалии.

Тропа в гору начиналась сразу за «отелем». Сначала утоптанная, глинистая, далее по мере подъема сменялась твердой каменной галькой и камнями. Проложена она была вдоль горного склона, по спирали, поднимаясь к вершине. Первые пару часов я довольно бодро отшагал за Лугонгом, но постепенно становилось холоднее, и уклон тропы сделался круче. Когда же мы вошли в полосу густого тумана, где я едва мог различить спину своего спутника, я сдался.

— Лугонг! — громче, чем требовалось, закричал я. — Подожди… Ты идешь слишком быстро! Мне нужен отдых!

Туманная фигура впереди обернулась:

— Привал через час, — донесся спокойный голос.

— Этот туман!.. — продолжал я орать. — Я не могу дышать!

Лугонг остановился и снял торбу с плеча. Я с облегчением уселся на камни и постарался восстановить дыхание. Тем временем Лугонг разжег небольшой костерок, поставил на него чайник и достал из торбы несколько полотняных мешочков. Сноровисто замешал в чашках цампу. Я, не показывая отвращения, принялся есть.

— Что ты знаешь о пхове? — спросил Лугонг, с явным удовольствием прихлебывая горячую густую похлебку.

— Ну… В общем-то, немного, — осторожно проговорил я. — Перенос сознания умершего в ритуальную фигурку или голову жертвенного оленя во время погребального обряда. В сочетании с чтением заклинаний происходит очищение кармы… Или умершему читается Книга Мертвых, чтобы направить его сознание в область дэвов или нирваны и избежать попадания в места обитания демонов…

Лугонг усмехнулся:

— Для человека, знающего о существовании Истинного Дордже, ты говоришь глупо. Какой смысл читать покойнику книги? Он не слышит и не осознаёт. Это просто мертвое тело. Хотя, я думаю, что ты лукавишь и не говоришь того, что мог бы.

Конечно, мне было что скрывать из того, что я прочитал в записках деда. Я хотел, чтобы Лугонг или этот отшельник, к которому мы шли, сами бы рассказали мне детали обряда, а мне бы оставалось лишь сравнить на случай какого-нибудь подвоха. Наивно, но что еще я мог придумать? Сейчас, конечно, я начал понимать, что в присутствии Лугонга я не более чем овца, которую пастух тащит на веревке. Все случится так, как он захочет.

— Пора, — сказал Лугонг, собирая походную утварь в торбу. — Полагаю, что ты уже знаешь, как попасть в нижний мир в своем физическом теле? — неожиданно задал он мне вопрос, с самым что ни на есть серьезным видом.

Я уверенно кивнул, не отвечая. Это был вопрос с подвохом. Я неоднократно обдумывал эту ситуацию и не находил подходящего решения. Из записок деда, получить бессмертие можно было лишь оказавшись по ту сторону в собственном живом теле. Без каких-либо «переносов сознания». Для этого и требовалось Истинное Дордже. Но обряд совершал священник, проводник мертвых; дед не оставил конкретных инструкций о том, как все должно происходить. Я серьезно опасался, что во время перехода не смогу хоть как-то контролировать этот ритуал. Моя жизнь полностью будет в руках проводящего обряд. Было еще одно: несколько последних страниц, касающихся самого обряда, из дневника деда были вырваны, и сколько я ни копался в остальных бумагах, найти их не смог.

Мы снова принялись подниматься по склону горы. Появился прохладный ветер и постепенно разогнал туман. Теперь я ясно видел, что горная стена слева из пологой, как мне казалось сначала, превратилась в почти отвесную скалу. Сама тропа уже не имела четких очертаний и скорее выглядела как неширокий уступ, змеящийся вдоль гранитной стены. На секунду я остановился на краю обрыва и заглянул вниз. Голова тошнотворно закружилась. Вниз уходила такая же отвесная скала. Странно, но в деревне мне казалось, что горный склон не был таким отвесным. Я поспешил за Лугонгом, который равномерно и быстро вышагивал над обрывом.

— Смотри под ноги, — не оборачиваясь сказал Лугонг, — здесь пастухи гоняют коз.

И действительно, под ногами то и дело попадались кучки козьего помета, смешанные с комочками шерсти. Я замедлил шаг, высматривая эти экскременты, но когда понял, что постепенно теряю Лугонга из виду, припустил изо всех сил, гулко шлепая своими огромными сапогами. Вышагивая за ним, я незаметно начал терять чувство времени, как будто вошел в какой-то транс или гипноз и потерял представление о том, сколько часов мы уже идем — четыре, пять или десять. Очнулся, когда влетел головой в спину остановившегося Лугонга. Я огляделся. Оказывается, уже начинало смеркаться.

Мы стояли на краю круглой каменной площадки, из центра которой выходили четыре ровные тропы, расходящиеся в разные стороны, образуя крест. На одной тропе стояли мы, другие же терялись в тенях от вершины горы. В самом же центре находилась каменная Ступа. Мое сердце почти выскакивало из груди. Это была та самая Ступа, описание и фотография которой хранились в архиве деда.

— Оно там? — бесстрастно спросил Лугонг, вглядевшись в мое лицо.

— Да… Внутри, — с трудом произнес я, пытаясь сглотнуть ставшую вязкой слюну.

Такие ступы нередко попадаются на горных тропах в Гималаях. Это своего рода жертвенный камень, колонна, украшенная левосторонними и правосторонними свастиками — символами Дордже. Любой пастух или житель ближайшей деревни, проходя мимо, совершает незамысловатый обряд. Если это бонец, то он обходит камень девять раз против хода солнца, читая мантру. Если буддист — семь раз по ходу солнца. Обычно в основании ступ вырезаны пары правосторонних и левосторонних свастик. Так что удачу и защиту в горах можно получить исповедующим обе традиции. Но только не с помощью ступы, на которую мы смотрели. Это сооружение, в отличие от гладких цилиндрических конусов, высеченных из цельного камня, было сложено из плоских камней, не скрепленных между собой, но плотно уложенных. Высотой в полтора метра, она покоилась на круглом гранитном основании, внешняя плоскость которого была рассечена на квадраты с выдолбленными свастиками. На ней не было правосторонних свастик, а только лишь свастики бон и другие непонятные мне символы. Кроме того, верхушка ступы в виде цельного гранитного колпака была покрыта черно-коричневыми потеками в несколько слоев. Кровь от многочисленных жертвоприношений. Хотелось верить, что это была кровь животных. Я заметил, что северная сторона Ступы, включая гранитное круглое основание, была покрыта множеством выщербленных вмятин. Словно кто-то, вооруженный зубилом и молотком, пытался хаотически пробить дырки в камне. Показалось даже, что внутри некоторых щербин тускло отсвечивает медно-зеленым.