если не пропил. Закладывал за воротник папенькин сынок, чего греха таить.

Кому-то пол-литра в день — по барабану. А Франеку лечиться пришлось. Пока в профилактории бока отлеживал, вакансию в театре другому отдали. Пришлось к папе-маме под крыло прятаться. Ни дать ни взять — возвращение блудного сына.

Папенька тогда попенял малость на то на се. Но принял. Мастерскую на чердаке выделил — твори, как в том пионерском девизе, выдумывай, пробуй. Маменька окружила теплом и заботой. Сегодня пирожки, завтра — расстегаи, послезавтра окрошка с пампушками. Живи и радуйся.

Франек и жил. Выдумывал. Пробовал. В конце концов, забросил почти свои акварельки-пастельки. Остановился на новом веянии в искусстве. Техно. Вот где можно развернуться! И конкурентов в округе — даже обсчитываться не приходилось. Закупил с десяток тонн металлолома на соседней свалке и нагородил среди яблонь и лиственниц ржавых монстров.

Отец так и не успел осознать величия появившегося на свет мастера, умер через два года после воссоединения семьи. Матушка шугалась железных страшилищ как привидений. Перестала выходить в сад. Ночами вскрикивала. Потом тени собственной бояться стала. Пришлось устроить ее в дом-интернат под опеку специалистов. А в перерывах к знакомой в городе определить.

Сын поначалу рассчитывал — временно. Но увяз в своих творениях, потом в безденежье, а там и за старые привычки взялся. Куда уж тут матушке возвращаться. Так и вековала горемычная на чужих харчах, денно и нощно выглядывая в окошко ненаглядного своего Франечка.

А тот пытался свести концы с концами всеми доступными способами. Подвизался на стройках в радиусе нескольких километров от дома. Благо, что строили богатые люди активно. А местные власти не менее активно создавали условия для приватизации имеющихся в наличии и пребывающих в запустении земель бывших колхозов и совхозов. В основном, непригодные для обработки, что, собственно, и полагалось отводить под коттеджи.

Однако работа на стройке отличалась трудоемкостью и пыльностью, потому и старался Франц найти что-то почище. Промышлял благоустройством прилегающих к коттеджам территорий, мелким ремонтом, курьерил понемногу. Осваивал социальные сети — рекламировал свои произведения, слегка мошенничал. И между делом шантажировал соседей.

Неудивительно — у богатых свои причуды. И не одна, с ростом благосостояния тянуло бизнесменов и их боевых подруг вместе с чадами на малые и большие подвиги. Большие деньги — большие возможности. И еще более большие желания. Взаимовыгодное получалось предприятие. Кому — драйв, а кому — деньги. Тут, главное, с правильной стороны подойти и иметь для того веские основания. Приходилось крутиться — подсматривать, подслушивать, складывать, вычитать, выбирать важное, отбрасывать ненужную шелуху.

Жизнь Собесского получила второе дыхание. Он почти перестал пить, корпел над грандиозными планами по выведению на чистую воду того или иного обитателя Престижного.

Появилось и творческое вдохновение. Несколько последних скульптур получили положительные отклики в интернете. Владелец одной галереи предложил устроить персональную выставку. Правда, не в сезон и на условиях самоокупаемости — но все лучше, чем ничего! Писать Франк снова пытался. Теперь уже маслом — акварели продавались плохо, а масло шло потихоньку.

Франц постригся, обновил гардероб, на что ушли последние сбережения. И загрустил: грузотакси, фуршет в день открытия, аренда зала, презент для журналистки — а платежеспособность в абсолютном нуле.

Прикинул, что заработать не удастся. Начиналось лето, все возможные садовые дела он на пару с заезжим садовником Леонтьичем успел переделать, ремонты соседи оставляли на зиму, заказчики выжидали сезонного падения цен на инсталляции. Оставалось опять прибегнуть к санитарной обработке местных нравов, то бишь, к шантажу.

На примете имелась пара не внушающих доверия объектов: господин Ангел со своей «шведской» семьей и подозрительно активизировавшийся в последнее время священник. Франц проявлял больший интерес к батюшке, но не имел достаточно доказательств. Хотел переключиться на социального работника, да тот отбыл в круиз, длительность которого перекрывала допустимый резерв времени.

Пришлось браться за политика. Николай Семашко явно склонялся к экстремизму. И подтверждающие факты вырисовывались столь явно, что шантажисту не требовалось особых усилий. Франц понимал, что опасно соваться в осиное гнездо кавказского разлива. Но выбора не было. И он рискнул.

На свою беду. Первый звоночек Семашко оставил без внимания. Во время второго призвал наглеца к благоразумию. Намек на освещение вопроса в прессе сподвиг политика на свидание.

— Завтра в половину пятого утра, — прорычал он в трубку.

— Не вопрос, — потирал руки Собесский. — Буду ждать.

Не особо нравилось ему это рискованное во всех отношениях занятие. Но выбирать не приходилось. Всего-то пара штук баксов — для Русского расход незаметный, а Франц решит все свои проблемы с выставкой. А там…

— А там обрету имя и забуду всех нечистых на руку престижненских святош, чтоб им перейти на прожиточный минимум! Сменю поселок, а, быть может, даже страну и заживу с чистого листа. Заведу солидных клиентов, женюсь, детей заведу, мамашу к себе выпишу. Вместе с сиделкой. Во как!

Новая жизнь обрастала волнующими и гуманными подробностями. К рассвету в ней значились: собственная яхта, кафедра в престижном университете, благотворительные приемы, съемка фильма…

Шаги по гравийной дорожке вывели Собесского из состояния эйфории. Он легко поднялся, натянул спортивные брюки, отметив их вытянутость и общую невзрачность.

— Надо будет себе «Адидас» присмотреть. Настоящий! — хмыкнул он, выходя на крыльцо.

Оглянулся. Странно. Никого. Взглянул на часы. Четверть пятого. Но ведь шаги он слышал. Перегнулся через перила.

Сад спал, погруженный в предрассветный мрак. Лишь макушки старых яблонь багровели на фоне занимающейся зари. В ее красно-фиолетовых всполохах мир приобретал какой-то зловещий вид.

— Занималась кровавая заря… — заутробным голосом пропел Франц. — Самое время для нежелательных визитов. Эй, есть тут кто?

Он повернул голову на шорох со стороны входной двери, так и не успев ничего увидеть. Удар по голове ослепил шантажиста. А остро отточенное лезвие охотничьего ножа огненной молнией вошло в подреберье.

— Это за пару тысяч-то… — прошептал Франц с переходящим в бесчувствие пренебрежением, — мелочны вы, батюшка…

Калитка скрипнула.

— Молочко… — послышался из-за живой изгороди знакомый говорок, — свеженькое. Я на скамейке оставлю, все одно не платит поганец. Только из уважения к Анне Трофимовне…

— Блин… — прошелестел один из убийц.

— Т-ссс… Она дальше не пойдет, слышал же, — выплюнул второй.

— Не факт. Давай в дом оттащим.

— Лишняя работа…

— Есть тут кто? — поинтересовалась женщина.

— Давай…

Обмякшее тело подхватили и перетащили через порог. Дверь мягко закрылась. Ключ провернулся в замке без звука.

— Лишь бы не платить, — пожала плечами молочница. — И отчего у хороших родителей случаются такие вот говнюки — неразгаданная тайна природы.

Калитка закрылась почти также мягко как дверь. При всех своих недостатках