Франц Собесский содержал дом в образцовом порядке. Не все в нем было так плохо. Вот именно, что БЫЛО…

Убийцы выждали некоторое время.

— Я же сказал: не пойдет, — напомнил один.

— Береженого Бог бережет, — ответил второй. — Сам же и понесся в хату с убиенным на плечах.

— Мразь он, а не убиенный. Житья нам не давал, то там откусит, то там урвет. Вот и заработал перо в бок и пластиковый мешок. О, практически стих! Доставай, кстати. У нас не больше часа. Еще вывезти до смены. Там Бабулько придет — фиг вывезешь без контроля. В темпе.

— Бабулько — урод! — кивнул сообщник. — Я мигом.

Вскоре у калитки остановился старенький фургончик. Запакованное в полиэтилен тело перетащили в салон. Бус укатил в сторону леса. Оставшийся на месте преступник вернулся в дом. Включил свет в коридоре, выругался:

— Говорил же Лешему не связываться с пером, вон, кровищи сколько! Хватило бы монтировки.

Огляделся, вытащил из стопки стираного белья простынь, протер заляпанный пол.

— Теперь комар носа не подточит. Был человек — и весь выбыл. Человек — громко сказано. Подонок вульгарис! Давно следовало убрать…

Он прошел по садовой дорожке в сторону запасной калитки, наткнулся на одно из металлических чудовищ Собесского. Отскочил, снова выругался. Пнул уродца ногой и скрылся за высокой, окружающей усадьбу покойного, изгородью.

В саду чирикнула ранняя птаха, за ней — вторая. Лучи солнца обретали тепло и свет, с завидным упорством проникая в самые сокровенные глубины сливовых зарослей, расцвечивая не проснувшуюся еще яблоневую листву, полузакрытые цветочные головки, переливаясь крохотными радугами в изгибах стальных конструкций.

И вот уже в мир пришло полноценное июньское утро, так незначительно зависящее от человеческих поступков и проступков…

— Как-то так, в общем, — закончил сложившуюся к утру версию лейтенант Пукель. — И как вам?

— Как-то так, — пожал плечами майор. — Если честно, как в старых добрых детективах: красиво и понятно. Сам придумал или помог кто-то?

— А то я бы кому позволил… — отмахнулся от обидного допущения Ярослав. — У меня самого с воображением без проблем. Картина маслом. Со всеми подробностями.

— Мне особенно понравилась кровавая заря и тело в пакете. Впечатляет. Теперь что?

— Как это что? — с плохо скрытым возмущением произнес сыщик. — Дальше припру убийц к стенке. Вот только доказательств надыбаю маленько.

— Интересно, с кого начнешь?

— Как это с кого? — обиделся лейтенант. — Я же сказал: главный зачинщик — Николай Семашко.

— Экстремист, значит? Ну-ну… а не боишься?

— Чего?

— Ну, сообщников его. С кавказским разливом. Горячие парни, между прочим…

— Думаете? — приуныл Пукель. — А если госбезопасность подключить?

— А если версия твоя вилами по воде писана, тогда что? Выставишь весь отдел на посмешище? Тебе ж Семашко этот со своим экстремизмом приснился просто! Кстати, акцента кавказского мне в истории твоей не хватило.

Подумаешь, объект! Да тут таких находок для шантажиста — лопатой греби. Нет уж, дорогой соратник, не руби сплеча. Осмотрись, почву прощупай. А там уж и я подключусь. Мне б еще суточки не дергаться. Ты пожалей начальника, не вынуждай нарушать постельный режим. И вот еще что, ты фантазию свою попридержи, с натуры пиши. Исключительно с натуры! Нам и без тебя сюрреалистов хватит, Дали ты мой самопальный. Усек?

Ярослав покашлял, вникая в суть комплимента. Робкий упрочил позиции:

— Только с натуры…

Пейзажные акварели лейтенанта Пукеля

— Подумаешь, искусствовед! — ворчал Ярослав, поднимаясь на холм за поселком. — И без тебя знаем, что к чему. У меня, между прочим, художественная студия за плечами. И в универе по рисунку одни девятки были. Такие словесные портреты малевал — вся профессура сбегалась. Будут тут указывать всякие… А вот возьму и займусь пейзажиками. Места здесь — лепота! А портреты с натуры — эко хватил — кто ж мне позировать станет? Разве что за плату. Но я представляю, какие это деньги!

Лейтенант поднялся на вершину пригорка и обнаружил две вырезанные из цельного дерева скамьи и столик между ними. Неожиданное удобство размещалось в тени своеобразного купола — вековой сосны. Рядом покачивались на легком ветерке качели. Чуть поодаль был оборудован мангал.

— Умеют же жить, паразиты! — поразился предприимчивости фигурантов Ярослав. — Все во благо человека, даже шишка на земном лбу. Сиди вот, любуйся. А проголодаешься, шашлычку сообрази. А ведь есть, чему любоваться. Эх, красотень-то какущая! Хоть пиши! И никакого масла — только акварель! Легкая, прозрачная, непредсказуемая… А не податься ли нам в живописцы?

Создам шедевр… К примеру, реку эту напишу. Вон как блестит — чисто зеркало! И отражает чуть ли не весь поселок! Да! Именно с отражения и начну. Тут все чище и спокойнее. Ни тебе убийств, ни лишних хлопот. Правда, течение мешает — рябит картинка. Зеркальце-то далеко от идеала. Елки вверх вытянуло, а крайний особнячок к земле пригнуло. Ох уж эти кривые зеркала! Прямую — искривят, кривую — выпрямят. Да что там линии! Возьми хотя бы человека. Красавца уродом сделают, уродца, наоборот. А ты ломай голову, что здесь реал, а что неудачное его отражение. Смотри-ка, философствовать начал на фоне местных красот и избытка свежего воздуха. Надо бы мыслишку запротоколировать, авось пригодится…

Окрестности действительно вдохновляли на подвиг: мягкие изгибы холмов, подчеркивались ивовой порослью, ажурные березовые посадки плавно спускались к реке. Золотистые воды с вкраплениями плавающих зеленых островков-кувшинок перекатывались от берега к берегу, далеко на западе сужаясь в ручей. Слева пестрел июньским разноцветьем луг. Справа вырисовывался четкими линиями сангины старый песчаный карьер. В центре зелено-рыжего великолепия уютно расположился поселок. Черепичные крыши, башенки, антенны, террасы. Даже ветряная мельница рядом с дубравой.

За высокими заборами и садами угадывались площадки для гольфа и тенниса, открытые бассейны, невероятной формы и роскоши цветники.

Здесь не жалели средств для комфорта. Здесь селились не на год и не на два — на всю жизнь.

— А неугодных убирали. Легким движением руки…

— Чегой-то?

Лейтенант изобразил на лице гримасу и встретил очередного собеседника во всеоружии:

— Убирают, говорю, неугодных помаленьку. Вас имею в виду, обычных смертных… простых постсоветских тружеников…

Мужчина лет шестидесяти, крепкий и моложавый, неодобрительно крякнул и занял свободный край скамейки:

— Есть такое дело, разрешите представиться: Озкаускас Леон Стефанович.

Пукель икнул, отдавая должное странным флюидам Престижного, постоянно ставящим его в неловкое положение. Обычный смертный… простой труженик… генерал-полковник… Этого-то каким ветром занесло?

— А вы, стало быть, занимаетесь убийством? Майор, если не ошибаюсь, Робкий?

Ярослав побагровел, закашлялся. Хороший знак — быть ему если не генералом, то майором! У генералов не может быть столь досадных ошибок, они чувствуют