моих плеч свалится мешок непосильных обязательств, требований, придирок и бед.

— На что мы будем жить? — она опять тянется к бутылке, но я поспешно переставляю ее на микроволновку.

— Разве он ничего мне не должен?

— Алименты? Лер, у него официальный доход немногим больше двадцати тысяч… — мама пытается закурить, но я реквизирую у нее и сигареты, и она шумно вздыхает: — В любом случае, тебя он не оставит, а я… Не смей ему перечить! Примазывайся, льсти, угождай. Вся надежда на тебя… Поняла?..

У меня трясутся руки. Только сейчас я окончательно догоняю, насколько серьезно завишу от решений этого самодура. Он в любой момент может позвонить и поинтересоваться, как обстоят дела с его наказом, а я сумею похвастаться лишь тем, что меня легко вышвырнули с первых ролей. Что все плохо, а дать бой зарвавшемуся подонку Ванечке и зашуганной Инге у меня кишка тонка.

* * *

Я почти смирилась со звездным статусом новенького, не ведусь на его шпильки, познаю дзен и постоянно считаю в уме до десяти, но сегодня, до начала занятий, становлюсь свидетелем вселенской несправедливости: Инга чешет передо мной в сопровождении Петровой и еще двоих наших размалеванных куриц, что-то увлеченно и громко им рассказывает, и те благоговейно заглядывают ей в рот. Во мне взвивается волна негодования — как бы там ни было, сейчас бывшая лузерша объективно счастливее и востребованнее, чем я, и на лицах девчонок нет затаенного страха, с которым они по обыкновению взирали на меня во время нашего общения.

Бобкова — единственная уязвимость придурка Волкова, через нее я гарантированно смогу ему досадить.

Поравнявшись с компанией, я громко откашливаюсь, и Инга поднимает на меня лучистые глаза:

— Привет, Лера! Какая ты сегодня красивая!

Я кривлюсь:

— А ты — мерзкая. Напомни принести тебе шампунь от грибка. И… дай уже пройти!

Она едва сдерживается, чтобы не расплакаться, послушно шарахается в сторону, а я отвешиваю ей звонкий щелбан и удовлетворенно поджимаю губы. У крыльца стоит ее чокнутый защитник, черный взгляд транслирует угрозу: «Ходорова, ты совсем не понимаешь русского языка⁈»

А на алгебре сияющий, высокий и стройный Волков начинает свое адское шоу.

Я решаю задачу самым простым и очевидным способом, математик, поправив очки, проверяет мои закорючки, но за спиной раздается знакомый бархатный голос:

— Простите, нам кажется, что уравнение составлено неверно. Инга, поможешь Лере?

Та робко поднимает руку и, пыхтя и заикаясь, предлагает другой способ. Я яростно спорю, еще немного — и додавлю эту моль и самозванку своим авторитетом, но вышедший к доске Волков громит мое решение как некорректное и безоговорочно занимает сторону Бобковой. Математик с азартом кусает роговую дужку, что-то мурлычет в усы, листает потрепанный доисторический справочник и душевно пожимает руки Волкову и Инге:

— Где вы получили эти блестящие знания, молодые люди?

Потупившись, Волков включает паиньку:

— Инга готовилась самостоятельно. И дополнительно позанималась алгеброй со мной.

От поднявшейся из желудка кислятины сводит челюсти. Чем, черт возьми, они еще занимались⁈

Урок литературы тоже заканчивается тухло — Раиса Вячеславовна собирается объявить оценки за сочинение по «Войне и миру», долго копается в стопке проверенных тетрадей, но, вопреки заведенной традиции, достает не мою — уже не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться, чья это тетрадка. Она зачитывает отрывки из самого крутого сочинения, с придыханием провозглашает, что у нас появилась еще одна лучшая ученица — Бобкова Инга, а я сдираю с ногтя яркое покрытие и сдавленно чертыхаюсь.

Наша Раиса — гуманитарий и посему не дружит с логикой. Ведь звание «лучший» можно применить лишь к одному-единственному человеку, а все другие останутся в ранге догоняющих.

* * *

Неделя превращается в беспросветный, наглухо затянутый тучами день сурка: мама лежит на диване, прячет заплаканные глаза и делает вид, что увлечена сериалом, я как проклятая бьюсь над домашними заданиями и гипнотизирую взглядом соседское окно. Там, в паре метров от меня, обретается Волков — со своими мощными флюидами и матерыми, породистыми тараканами, населяющими упрямую башку. Вместо пожелания спокойной ночи, я насылаю на него самые страшные проклятия, до утра забываюсь тревожным сном, а потом, при неизменной поддержке Илюхи, бреду в опостылевшую школу.

В отличие от педагогического состава, ученики прекрасно поняли, кто на самом деле скрывается за вознесением Инги в небеса, почувствовали, что новенькому плевать на наш авторитет — он прямо заявил Ринату, что никаких денег в общак отваливать не будет, и, когда Аитов на него замахнулся, легко его нейтрализовал, заломив руку за спину.

Теперь восторженные ребята ходят за Волковым табуном и жаждут его внимания, а девчонки поголовно влюбились, но не смеют посягать на священное место Бобковой. Та стала не в меру разговорчивой и даже подружилась с косметичкой, и ее полудохлый, захейченный мною профиль в соцсетях разросся как на дрожжах.

Илюха все чаще сидит в одиночестве на погнутом ограждении у клумбы и молча потирает кулаки, но я красноречиво трясу головой и одними губами прошу:

— Нет. Не вздумай! Пока все нормально!

Хотя, кого я обманываю? От нормальности я далека как никогда.

Изо дня в день наблюдаю, как рушится мой привычный мир, но ощущаю только оглушающее бессилие — против упертого, замороженного бесстрашия Волкова нет приема. Он ни во что не ставит Рюмина и его дружков и демонстративно забивает на правила. Я бешу его самим фактом своего существования, а он — до дрожи, до тошноты, до зубной боли — бесит меня. И одновременно до нехватки воздуха нравится.

* * *

Накануне девятого мая учеников освободили от занятий — в актовом зале вот-вот начнется праздничный концерт, который — сюрприз! — в этом году веду не я. Перед первой репетицией Раиса Вячеславовна настороженно поинтересовалась, хорошо ли идет бизнес отца и, получив утвердительный ответ, огорошила, что другим детям тоже нужно себя проявить. И торжественно вручила сценарий Бобковой.

Я не иду на концерт, ибо очередного триумфа Инги попросту не вынесу, и депрессия — вязкая, липкая, приводящая в оцепенение и ступор, — уже тянет ко мне свои мертвые щупальца.

Это состояние лучше перетерпеть вдали от стаи — отползти и затаиться, как поступают больные немощные животные, чтобы новый, более сильный вожак не добрался до них, не впился в глотку и не прикончил под одобрительные вопли предателей-соплеменников.

И я, как раненый зверь, прячусь в школьном саду и, перепрыгивая комья земли, ковыляю к любимому укромному месту с поваленным деревом и свежими всходами на