нам обрадовались возле любого костра. Отличный повод поставить ее на песок, снять обувь, подвернуть почти до колен брюки, закатать рукава и взъерошить волосы.

— Ну и что со мной теперь не так?

Украшения в нашем роду мужчинам носить не принято, а медная ладанка на груди таковыми не является.

— Для начала научись сморкаться в пальцы и вытирать их о штаны. А заодно ругаться бранью, избегать заумных терминов, и почаще использовать слова-паразиты. Не говоря о том, что походка у тебя должна быть такой, как будто ты в любой миг готов дать стрекача. Ну и взгляд соответствующий — где бы чего украсть, а не: «одно неосторожное слово, взгляд, жест, и я проткну тебя насквозь!», — забавлялась Аннета.

— Можно подумать, все они такие и есть. Я вполне могу оказаться и приличным человеком. Конюхом самого бургомистра, владельцем скобяной лавки, а то и вовсе преподавателем риторики. Кстати, последний — чем не вариант? Во всяком случае, ругаться нужды не станет.

— Фи! Полагаешь, благородная дама на таких клюнет? Наставить мужу рога с учителем танцев — какая рутина! К тому же зачем их волочь за собой на праздник Вседозволения? Кавалер в этом случае должен быть личностью! Чтобы и гордиться им, и ревновать по малейшему поводу. Ну и страстно отдаваться между делом.

Аннета произнесла фразу таким тоном, как будто только адюльтерами и занимается. Заставив меня улыбнуться, предусмотрительно отвернув лицо, чтобы не пугать ее неприятной гримасой.

Логика в ее словах, несомненно, была. Любительницам острых ощущений подавай именно их. Ну и какие они могут быть в случае с тем же садовником? Рутинное дело, как выразилась она сама. Другое дело — удачливый контрабандист или знаменитый разбойник.

— Аннета, думаю, нам стоит позаботиться о том, чтобы наши имена остались втайне.

Придумай какие-нибудь себе и мне, отшучивайся, переводи разговор на другую тему…

В связи с диссонансом нашего супружества и без того ходит немало разговоров за моей спиной. Признай нас кто-нибудь и по Клаундстону обязательно оползут слухи, которые с легкостью можно представить. «Ну и чего удивительного с такой-то женой? Одно благо, что он не связал себе с портовой проституткой! Хотя кто его знает. Если покопаться в ее прошлом, возможно, все не так и далеко от истины» И рот им всем не заткнешь даже в том случае, если являешься первой шпагой королевства.

— А смысл? Думаешь, тебя не признают?

— Надеюсь.

— Ну и зря.

Разговаривая, мы добрались до взметающих искры высоко в небо костров, издалека услышав звуки музыки, пение и громкий веселый смех.

— Все, тебе пора принимать нетрезвый вид.

— А можно, я приму другой, который мне по душе куда больше?

— Ну и какой же?

— Такой, что я люблю своего мужчину кем бы он ни был. Думаешь, я полюбила тебя из-за того, что у тебя на боку болтается шпага?

— И где ты ее увидела?

Посещать театр при шпаге — не хватает только засунутых за пояс пары пистолетов. Кроме того, там, куда мы пришли, принято быть без оружия. Меня убеждали, что здесь безопасней, чем на дворцовой площади во время коронации.

— Тебе идет, — разглядывая мое новое обличье при свете костра, резюмировала Аннета.

— Туфли снять не желаешь?

— Еще чего!

— А если они потеряют вид? Морская вода точно не пойдет им на пользу.

— Мужу только намекну, и он мне дюжину новых купит. Это с тобой я по зову сердца, мой милый учитель риторики, — лишь теперь я увидел, что Аннета держит их руке.

Костров на пляже было не меньше десятка, но мы выбрали самый огромный из них, расположенный чуть в стороне от других, и почти у воды. Тот, вокруг которого было больше всего народа.

Вообще-то я ожидал увидеть нечто вроде вакханалии. Визгливо смеющихся полураздетых дам, зазывно стреляющих по сторонам томными взглядами. Пьяных господ, оценивающе их разглядывающих, перед тем как приступить к решительным действиям. Ничего подобного не происходило: народ веселился. Случалось, когда из темноты выныривали парочки, и при желании истолковать причину их недолгого уединения можно и таким образом. Но во всем происходящем не имелось даже намека на пошлость. Звучащие вокруг шутки были остры, но не скабрезны. Струнный септет, наверняка состоявший далеко не из последних музыкантов Клаундстона, играл так, что казалось, за их слаженностью стоят годы совместной практики. Чего точно быть не могло — достаточно взглянуть на их наряды различной степени дороговизны.

Мы, под одобрительные возгласы поставив корзинку в общую кучу возле импровизированного стола, нашли себе место на побелевшем от солнца и соли стволе принесенного волнами дерева.

— Даниэль, долго бы здесь пробудем? — Аннета с живым интересом разглядывала происходящее вокруг нас.

— Пока не надоест. Желаешь, можешь потанцевать.

Музыканты к тому времени сменили грустную мелодию на такую зажигательную, что мне, не любившему это занятие до ненависти, трудно было удержать себя, чтобы не присоединиться к моментально образовавшемуся хороводу. Аннета даже не раздумывала, и всякий раз, когда терял ее из вида, почему-то екало сердце, когда только усилием воли я не вскакивал на ноги, и не бросался на поиски жены.

Наконец, танец закончился, музыканты взяли перерыв, Аннета присела рядом со мной, тесно прижалась, забрала бутылку, периодически отхлебывая из которой я лечил нервы, и лихо глотнула сама: какие тут могут быть фужеры с бокалами? Да и название праздника подталкивало и не на такие безумства.

— Спасибо, Даниэль! — глаза у Аннеты горели так, как будто я бросил к ее ногам все сокровища мира. — Как же здесь хорошо!

— Ты не устала?

— Нет-нет! Побудем еще немного?

— Как пожелаешь.

Я и сам чувствовал себя, что называется — благостно.

Сидеть вот так, не думая ни о чем. Страшиться, когда Аннета на мгновения исчезает из вида, затем радоваться ее появлению. Не думать о завтрашнем дне, когда множество дел, все как одно неимоверно важных, навалятся так, что физически почувствуешь, как они прижимают тебя к земле. А воздух вокруг наполнен запахом так любимого мною моря, светят яркие звезды, и искры костра, взлетая, ненадолго становились их частью.

Здесь никому нет дела — кто ты, что собой представляешь, какой у тебя пост или насколько глубок карман. Если уж пришел сюда, чувствуя себя таким же как все, и веселись. Иначе? Тебе не скажут ни слова, не станут бить или угрожать, ты всего-то перестанешь для всех существовать. Люди дружно