гнета контрреволюционеров из Войскового правительства… С этого числа, которое войдет в историю славного Дона, говорилось далее, власть в Донской области переходит к образованному съездом Военно-революционному комитету. При всеобщего одобрении председателем Казачьего ВРК избрали Федора Григорьевича Подтелкова, секретарем — Михаила Васильевича Кривошлыкова.

Это было важное решение. Казаки, те самые казаки, которых считали надежной опорой всероссийской реакции, создали свой революционный орган. Порвав с Калединым, фронтовое казачество сделало решающий шаг навстречу Советской власти. Съезд призвал казаков «не расходиться и докончить начатое дело», поддержать избранный ВРК, не выполнять контрреволюционные приказы Каледина.

Заседание закончилось далеко за полночь. Члены Военно-революционного комитета вместе с большевиками, прибывшими из Воронежа и Москвы, собрались в соседней с залом комнате при свечах, чтобы выработать план действий на ближайшее время.

Федору Григорьевичу предстояло освоиться с новым положением руководителя ревкома. Но времени на это не было. Сложные и трудные вопросы требовали решений незамедлительных. И председатель действовал. Прежде всего, нужно было предупредить возможное выступление местной контрреволюции. Быстро и деловито Подтелков отдал распоряжение об аресте наиболее активных противников новой власти; тут же составили список, куда вошли окружной атаман, войсковой начальник, контрреволюционно настроенные офицеры. Все они к утру были взяты под стражу. Брат Ипполита Дорошева Александр с отрядом революционных казаков занял помещение станичного телеграфа. Аппарат Юза стал отстукивать обращение съезда. «Всем. Совету Народных Комиссаров, — передавал из Каменской член Донского областного ВРК А. Френкель. — …Съезд единогласно постановил объявить войну Каледину и захватить всю власть в Донской области в свои руки… Казаки горят энтузиазмом, они стремятся покончить с Калединым своими руками».

— На какие же силы мы можем сейчас опереться? — спросил Подтелков собравшихся. — Ведь мы теперь власть!

Подсчитали. Оказалось около шести тысяч штыков. — Маловато, — хмуро промолвил председатель ревкома. Это понимали все. Постановили немедленно направить в казачьи полки агитаторов оповестить о съезде, просить поддержки ревкому. Уже к утру от командиров 2, 28, 44-го Атаманского полков стали поступать известия о признании власти ВРК. Лицо Подтелкова светлело.

…События развертывались стремительно. Тем же утром к Каменскому вокзалу подошел на рысях 10-й полк, посланный Калединым. Состоявший в основном из казаков богатой Гундоровской станицы, он слыл одним из самых надежных. Но уже на вокзале гундоровцы были сбиты с толку торжественной встречей с оркестром, которую устроили им ревкомовцы. А когда они узнали, что все полки, расположенные в Каменской и окрестных хуторах, всецело на стороне ревкома, об аресте членов ВРК и отправке их в Новочеркасск не могло быть и речи. Гундоровцы лишь пожелали убедиться, что новая власть — казачья.

Подтелков и Кривошлыков встретились с представителями 10-го полка, согласились ответить на все их вопросы. Делегатов пригласили в помещение старой почты, где разместился ревком. Здесь произошел примечательный эпизод, характерный для настроения фронтовиков. В одной из комнат находились член областного ВРК Сырцов и Щаденко. При приближении настороженных гостей Сырцова успели прикрыть в углу шинелями. Щаденко остался за столом. На вопрос представителей 10-го полка, что это за человек, Подтелков небрежно махнул рукой:

— А это так, из писарей наших!

— В казачьем комитете недопустимо иметь штатских писарей, — строго заметил гундоровец.

Федор охотно признал ошибку и пообещал в ближайшее время взять писаря из окружного правления…

«И это фронтовики, — подумал Подтелков. — А что скажут старики по поводу совершившегося переворота?»

Он отлично понимал, какое значение имел авторитет стариков в станицах, чего стоило их слово. Но сомнения отступали перед сознанием громадной ответственности, которую Федор Григорьевич с товарищами взвалили на свои плечи. ВРК решил послать делегатов к красному командованию и в Петроград к Советскому правительству.

— Выберите толковых казаков, — говорил Мандельштам Подтелкову, — но таких, присутствие которых здесь, в Каменской, не очень необходимо.

— Мы категорически возражали, — вспоминал С. Сырцов, — против того, чтобы Подтелков и Кривошлыков хотя бы на время оставили Каменскую. Вожаки с их авторитетом, громадным влиянием на казаков нужны были на месте, чтобы довести начатое дело до конца.

Утром 11 января станичники-казаки, приехавшие на базар из соседних хуторов, читали расклеенные на домах листы «От Донского военно-революционного комитета к гражданам станицы Каменской»:

…Северный фронтовой съезд делегатов от казачьих воинских частей, взяв власть в свои руки, принял экстренные меры к устранению от ответственных должностей в общественных и правительственных учреждениях ст. Каменской всех лиц, противодействующих установлению власти трудового казачества… Военно-революционный комитет призывает граждан к полному спокойствию и к продолжению своих обычных занятий. Никаких беспорядков или покушений на имущество мирных граждан допущено не будет.

По распоряжению комитета продажа водки прекращена.

Председатель Подтелков

Секретарь Кривошлыков.

Между тем уже был пущен слух о том, что станица занята невесть откуда взявшимися большевиками. Ударил колокол Христорождественской церкви, и толпы народа устремились на базарную площадь, где ревком решил созвать митинг, объяснить казакам смысл и значение происшедших событий.

Нужно было найти простые слова, понятные станичникам, доходящие до их сердец, нужно было убедить казаков в правильности решения съезда и заручиться их поддержкой. Сделать это мог только председатель ревкома. Взобравшись на поставленную среди площади телегу, Подтелков рывком смахивает с головы кожаную фуражку.

— Отцы и братья! — его могучий голос перекрывает шум тысячной толпы. — Мы, ваши сыновья, просим извинить нас за то, что без вашего согласия решились на такое великое дело, произвели революцию… Власть перешла к комитету, — продолжал он, — который состоит не из каких-нибудь неизвестных большевиков, а из казаков, которые решили договориться с большевиками и Советской властью о том, чтобы избежать кровопролития, и о том, чтобы поскорее разделаться с контрреволюцией, свившей себе гнездо у нас на Дону… Мы не можем подчиняться Войсковому правительству, которое сеет рознь среди трудящихся. Оно издало приказ о роспуске фронтовых казачьих полков, чтобы ослабить ряды трудового народа. Мы просим вас, станичники, оказать нашему комитету доверие. Помогите нам справиться с Калединым, Богаевским и всей ихней сворой. И тогда мир и справедливость восторжествуют на Дону.

Разноречивые чувства вызвали слова Подтелкова у собравшихся. Старики гудели: «Негоже так, беззаконие это — супротив атамана!», «Нельзя замиряться с большевиками, они грабители!»

Тогда выступил пожилой казак Иванченко:

— А я вот большевик, станичники, — и рассказал о своей одиссее. Февральскую революцию бедняк Иванченко встретил радостно: теперь не придется батрачить на станичных мироедов, прирежут, чай, землицы. Но время шло, надежды не сбывались, и решил казак спросить у самого атамана войска Донского, как же будет с землей. У Каледина не нашлось времени принять Иванченко, а товарищ атамана Митрофан Богаевский отрезал: «Через трупы наши получите землицу!»

— Поехал я из Новочеркасска несолоно хлебавши, — продолжал оратор. — С солдатами-большевиками ехал. Слушаю, думают они о