Профессор достаёт из ящика стола бронзовую статуэтку сидящего Никола Теслы, являющейся копией памятника великому учёному, установленному рядом с Ниагарским водопадом, дневниковые записи Некрасова, раскрывает их, читает: «…Коронные разряды были ужасающими. Наши головы разламывались от боли. Озон, вытесняя кислород воздуха, прожигал легкие. Манипуляции с коммутатором привели к возникновению между излучающими пластинами объемного цветного изображения двух городских пейзажей. Они соударялись, наплывая и круша друг друга, пока не рассыпались. Я, к счастью, смог привести в действие шторку контактного аппарата. Шеф выключил установку. Кожа чесалась, одолевала тошнота. Опустили коллоидную матрицу в проявитель. Получилось! Первый запечатленный на снимке город я узнал по памятнику Иммануилу Канту – Кенигсберг! Второй не узнал. Помог «Иллюстрированный атлас мира». Город Львов, наверняка! Но к чему Война? К чему эти соударения между городами? Мы теряемся в догадках…»

– Вот они терялись в догадках, в них же теряемся и мы – этот вопрос-утверждение профессор задаёт то ли себе, то ли воображаемому собеседнику. Но в ответ тишина, в которой истекает время подготовки, коварство и непредсказуемость результата. Разогрев установки, длящийся примерно десять минут, проходит свою начальную стадию, и эксперимент продолжает идти уже по-нарастающей. Слышен только усиливающийся гул, исходящий от остронаправленных антенн, которые извергают в пространство ионосферы энергетические импульсы, измеряемые гигаваттами. Это огромная мощность, причём концентрация её, равная одному ватту на кубический сантиметр, превосходит концентрацию солнечной энергии, получаемую Землёй, в сто тысяч раз. Никогда ещё человеческий гений не в состоянии был сконцентрировать в одном месте столь гигантскую энергию. Но когда приборы начинают фиксировать этот сумасшедший максимум, в какой-то момент начинает твориться что-то невообразимое. У профессора вдруг поплыли перед глазами дальнейшие строчки некрасовских записей, они стали отрываться от бумаги, взвились в воздух и, превратившись в сплетённый ком блеснувших внезапно металлом букв, начали излучать по залу искромётные разряды энергии. Этот ком из металлизировавшихся букв, эта, ни то шаровая молния, ни то дьявольское образование антивещества, вдруг начало крошить всё на своём пути и раскачивать пространство. Пространство стало изгибаться, корёжиться, в нём стали теряться привычные понятия «верх-низ», рваться силы притяжения и исчезать размеренное течение времени. Его вектор теперь представлялся равнонаправленным и вперёд, и назад, и оставался точкой, то есть, каждая секунда его была будущим, настоящим и прошлым, соединёнными вместе. Понять такое земной человек был не в силах, да и осмыслить подобное в создавшейся ситуации вряд ли каждый из экспериментаторов был в состоянии. Вероятно, все они, и профессор в том числе, оказались заложниками эксперимента, который, по всей видимости, пошёл почему-то не так, как было задумано, но это только в страшные первые секунды его. Уже через несколько мгновений сознание стало возвращаться к профессору, и он начал после появившейся, будто спустившейся из космоса, какой-то фантастической невесомости в сочетании с мгновенным провалом в бесконечность и в земную нирвану ощущать почву под ногами и своё естество.

Первое, что зафиксировало сознание, это то, что стоит летняя погода, перед глазами знакомый до боли фьорд, на котором он бывал неоднократно, и на удивление тёплый ветерок обвевает его щёки. Профессор жив, – и это главное – хотя голова раскалывается на части и такое состояние, будто он огромное количество лет пробыл в летаргическом сне. Хотя время во сне не отключается, отключаются жизненные процессы – а тут такое впечатление, что часы в какой-то момент остановились и всё, что было до того, ушло в забвение. Поэтому как его сюда занесло, он объяснить не мог, это, видимо, предстоит выяснять в ближайшие минуты. Было б только у кого. Пологий берег абсолютно безлюден, только мелкий гравий под ногами да сколы больших валунов чуть повыше. Ноги, да и всё тело, как после нахождения под высоким напряжением, когда случайно замыкаешь на себя два провода, и тебя трясёт довольно продолжительное время. В любом случае надо начинать движение, вот только в какую сторону: на восток или на запад? Полоска суши здесь строго ориентирована в этих двух направлениях. Если идти на восток, то это в сторону России, если же на запад, то… конечно, он выбирает западное направление. Проходит пару сотен метров и начинает чувствовать, что ему становится элементарно жарко и как он нелепо выглядит на природе в белом халате и в этом зимнем вязаном свитере, когда вокруг настоящее лето, пусть и северное, но всё же лето. И потом, что это за тропа, которая не имеет опознавательных знаков – ведь в Норвегии все тропы снабжены указателями и даже историческими справками? Но ничего похожего здесь не видно. Он снимает с себя тёплую одежду, складывает её под валуном и продолжает путь. Вдруг его ухо улавливает какое-то пение, а ещё через какое-то время он видит едущих в его направлении четырёх молодых велосипедисток. Они одеты в платья а-ля Гибсон гёрл с белыми воротничками и манжетами, едут медленно и, что самое интересное, при этом поют, да так слаженно, что создаётся впечатление, будто это профессиональный женский квартет репетирует на пленере, причём предпочитает это делать в сочетании с ездой на велосипеде. И то, и другое получается у них, молодых, весёлых, жизнерадостных, ну, просто, замечательно и, главное, гармонично: обороты педалей задают тот или иной темпоритм исполняемой песни, которого они неукоснительно придерживаются. Эта картинка, уводя в сторону от действительности, навеяла профессору воспоминания об интернатовском хоре из его далёкого детства, в котором он участвовал и был даже солистом, исполнял народную песню «Волшебный смычок». Давно это было, спеть бы он сейчас уже ничего не смог, – не те года – а вот мелодию и название песни запомнил. Чтобы разминуться с велосипедистками, он элегантно теснится к гранитной стене, девушки проезжают мимо, одарив его очаровательными улыбками. Профессор, как зачарованный, провожает их взглядом и, не сообразив спросить у них, что это за метаморфоза могла с ним приключиться, и как он мог сюда попасть, бросается за девушками вдогонку. Но молодые и очаровательные в мгновение ока уже растаяли в дали. Приходится продолжать путь дальше в одиночестве и проводить разведку местности, так и не выяснив главного.

Через пару сотен метров перед ним образуется небольшая сопка, а в ней пещера. Оглядевшись вокруг, он входит внутрь. После яркого солнца ничего не различить и профессор начинает продвигаться вглубь, держась рукой за холодную стенку. Это продвижение что-то напомнило ему, вот только что? И тут же вспомнил – ледяной отель в Альте, Igloo Hotel, в котором он побывал прошлой зимой и даже ночевал там, как заядлый экстремал. Он вспомнил это рукотворное чудо, когда, распахивая покрытую шкурой северного оленя дверь, ты оказываешься в длинном коридоре, ведущем в бар, часовню, галерею и в спальни, вырезанные изо льда – наслаждайся всем этим, сколько душе угодно. Затем надевай спальный мешок на гагачьем пуху и спи, хоть до второго пришествия в звуконепроницаемом ледяном скафандре.

Но сейчас стояло лето, и никакого льда ни вокруг, ни в пещере не было и в помине. В какой-то момент ему показалось, что из глубины пещеры доносятся голоса, поэтому он продолжил движение дальше, не боясь того, что сюда мог случайно забрести полярный волк или белый медведь. Хотя мохнатый тролль, великолепно имитирующий человеческие голоса, и в существование которого сегодня уже никто не верит, мог вполне обосноваться здесь. Легенды легендами, а существует даже специальный свод правил, как вести себя, если вдруг встретишься с ним. Профессор не был суеверным человеком, да и человеком робкого десятка не был тоже, но на всякий случай стал нашёптывать, с внутренней улыбкой, конечно, перечень этих заповедей, которые заучивают наизусть учащиеся каждой норвежской школы: