— Это еще что? — испуганно прошептала она. — Мне что, и его придется выпить?

— Нет, только горло прополоскать, — мрачно отозвался Сергей. Но, увидев Алькино перепуганное лицо, добавил: — Успокойся ты. Меня в детстве им натирали. Чтобы температуру сбить.

Алька вздохнула. Если Сергей решил заделаться лекарем, его от этого не отговорил бы даже целый консилиум врачей. Она покорно дала Сергею подхватить себя на руки и отнести в постель.

Ни он, ни она почему-то не подумали о разнице полов. Он не был для нее мужчиной, а она для него — женщиной… Так, Волк и Ежик…

Но когда Сергей быстро и решительно освободил Альку от одежек, подгоняемый страхом за ее почти еще детскую жизнь… Когда Алька, уже уплывающая в бред, покорно и вяло протягивавшая руки и ноги, чтобы он стащил с нее холодную одежду, осталась в одних беленьких трусиках… У Сергея зашлось сердце от восторга и какого-то священного ужаса.

Вовсе не маленькая девочка лежала перед ним на кровати, а прекрасная юная женщина с лилейно-белым и восхитительно-гладким телом, с нежно-алыми сосками на упоительных холмиках грудей, с пылающими словно от страсти щеками и томно прикрытыми глазами. Она тихо вздыхала, постанывая от жара, и махровые ресницы трепетали на щеках в такт этим хрипловатым стонам, а влажные кольца волос волнами расплывались по подушке от беспокойных движений изящной головки…

Он стоял над ней, держа в руках бутылку с уксусом, и слышал, как его внезапно ожившее сердце выплясывает в груди какой-то безумный танец, и задыхался, и сходил с ума от лавины мыслей, чувств и эмоций, внезапно обрушившихся на него.

Женщина… Это же прекрасная, чудная женщина… И имя у нее как песенный припев, как звук хрустального колокольчика — Аля… Алая заря… Алые губы, алые соски… Живет у него в доме, спит почти рядом… Слепец… Дурак… Ушел в себя, вернусь не скоро… Может, это шанс вернуться? Может, кто-то позаботился о нем там, на небесах, и прислал ему это сказочное, фантастическое, ни на кого не похожее существо… Женщина… Желанная какая…

Его глаза безостановочно скользили по Алькиному телу, прекраснее которого он не видел никогда в жизни, и, когда они вдруг остановились на золотистых завитках, стыдливо выглядывавших из-под краешка крошечных трусиков, Сергей почувствовал, что сейчас умрет. Чувство самосохранения, призвав на помощь чувство долга, заставило его выйти из паралича, накинуть на это сказочное тело махровую простынку и прохрипеть:

— Сейчас… Руки вымою…

Сквозь забытье Алька чувствовала, как чьи-то большие и очень нежные ладони, пробираясь под махровую простыню, растирают ее пышущее жаром тело чем-то прохладным и остро пахнущим. И от этих прикосновений уходит мучительная ломота из костей, разбегаются страшные, бредовые видения, и все ее существо, одновременно лежащее на кровати и парящее в невесомости, охватывает сладостная волна ощущений прекрасных, томительных и доселе неизведанных… И все это связывается почему-то со взглядом смутно-знакомых серых глаз… Нет, не с холодным, не с ехидным, а совсем наоборот… Каким-то, каким-то… Она не успела додумать и ухнула куда-то во тьму, несущую утешение и покой…

Он растирал ее тело, не глядя, не позволяя себе даже думать о том, что там, под простыней. Касался пышущей жаром гладкой кожи только с одной мыслью: «Только бы она выздоровела, только бы выздоровела, потому что иначе не будет мне в жизни счастья».

Алька смутно осознала, что рассвело, попыталась раскрыть глаза, но все равно ничего не увидела. Очертания комнаты, фигура Сергея, сидящего рядом на стуле, постель, в которой она лежала, — все превратилось в краски, бессистемно размазанные по палитре. Вроде бы утро, надо вставать, но собственное тело ее не слушалось…

— Спи, Алька, спи, — проник в сознание голос Сергея. — На работу не пойдешь. Я позвонил уже, сказал, что ты больна. На-ка, выпей таблетку аспирина. Сейчас еще разотру тебя и врача вызову…

Он приподнял ее бессильную голову с влажными от пота, спутавшимися волосами и заставил проглотить таблетку и запить водой. А потом она опять ощутила на своем теле его руки, несущие облегчение и блаженство.

Последнее, о чем она подумала, снова засыпая, что, если бы на месте Сергея оказался какой-нибудь другой мужчина, она чувствовала бы страшную неловкость. Но именно ему почему-то было так естественно позволить раздеть себя, дать уложить в кровать, растереть. Так просто…

Алька разболелась настолько сильно, что Сергею пришлось вызвать врача. Сутулая пожилая женщина со сморщенным и желтым, как иссохший кленовый лист, лицом и тихим, едва слышным голосом молча и деловито осматривала больную.

Сергей мерил комнату широкими шагами, стараясь не смотреть на Алькино обесцвеченное болезнью лицо. Чувство вины ширилось и росло, но главным было даже не это. Еще Сергей чувствовал ответственность за эту хрупкую девчушку-пичужку, которая так некстати (или кстати?) поселилась в его доме, в его жизни. Он никогда не знал, что такое ответственность…

Его младший брат часто жаловался матери, что Сергей отказывается его замечать, играть, гулять с ним, отводить его в детский сад. Сергей-подросток только смеялся слезам брата.

— Что он — собачка, его выгуливать? — спрашивал он у сердитой матери.

Та укоризненно качала головой и гладила младшенького по головке:

— Успокойся, деточка, просто Сереженька у нас безответственный. Он не хочет помочь матери, хотя знает, как ей тяжело.

Не по годам циничный Сереженька с сарказмом интересовался у матери:

— А вы с папой спрашивали, хочу ли я братца? Я бы сказал: не хочу.

— И в кого ты такой? — всплескивала руками мать. — Ну разве так можно? Тяжко тебе придется с таким-то характером. Ведь и дружить ни с кем не можешь, только дерешься. Вон, лицо уже все в шрамах. Что дальше-то будет?

Сергей молча уходил к себе в комнату, грозя нежеланному братцу кулаком. А вечером приходил отец, которому мать говорила все то же: Сережа брата не любит, растет эгоистом. Отец хмуро вздыхал, а потом заходил к Сергею в комнату. Всегда со стуком, потому что уважал его личное подростковое пространство. Павел Тимофеевич не кричал на сына и даже не отчитывал. Они несколько минут сидели вместе, глядя друг на друга одинаковыми глазами: серыми, как сталь, как хмурое свинцовое небо. И ни слова не доносилось из детской комнаты, казавшейся пустой…

Да, они с отцом были очень похожи, вот только отец умел любить и заботиться… А Сергей лишь сейчас начал этому учиться… Заботиться… И любить… Любить? Странное чувство у него было к Альке. То, что он испытал на миг, увидев ее обнаженной, ушло. То сказочное видение, та внезапная страсть и тот священный восторг — все это вспоминалось ему теперь как наваждение, восхитительный и мимолетный сон. Бледная худенькая девчонка, до подбородка укрытая одеялом, вызывала у него сейчас странную тревогу и нежность, словно была его ребенком. Очень больным ребенком…