Наступившая пауза была полна растерянности, напряжения и ненависти. Она длилась не больше нескольких секунд, однако Андреа успел проститься с прошлым, с детством, с наивными мыслями и мечтами, с былыми сомнениями и обидами и осознать себя другим человеком.

Он нагнулся и взял в руки ружье. В следующую минуту юноша всадил пулю в грудь Амато, и тот без звука свалился на дно лодки.

Бьянка пронзительно вскрикнула, но тут же прижала ладони ко рту и застыла, словно статуя.

— Садись в мою лодку! — резко произнес Андреа. — Я отвезу тебя на берег, а с остальным… разберусь сам. Не надо, чтобы кто-то увидел тебя здесь.

Как ни была напугана и растеряна Бьянка, она понимала, что он прав. Когда она осознала, что Амато мертв, налет волшебства улетучился в одну секунду; единственное, чего ей сейчас хотелось, это очутиться дома, в своей постели и начать день так, как она его начинала всю свою недолгую жизнь.

Андреа не ощущал ни ужаса, ни раскаяния, ни торжества. Когда Бьянка перебралась в его лодку, он снял в себя куртку и набросил на голову Амато. Потом взял лодку с мертвецом на буксир и налег на весла.

Андреа поплыл не к берегу, а к боту, который по-прежнему мирно стоял на якоре. Бьянка ничего не понимала, но не осмеливалась задавать вопросов.

Несколько минут они плыли в темноте, а после на горизонте возникла кровавая полоска: день встретился с ночью, и свет принялся медленно поглощать мрак. Легкий ветерок тронул зеркальную гладь моря, и по ней побежала золотистая рябь.

Поравнявшись с ботом, юноша остановился, встал на ноги и облегченно вздохнул: с борта судна на него смотрел человек, который — один из немногих — хорошо относился к Андреа. Беатрис говорила, что он был другом его отца.

— Дядя Витале!

— Андреа! Что произошло? Я слышал выстрел.

— Я убил человека.

Мужчина поглядел на обе лодки и все понял.

— Ты убил Амато Форни?! Я ждал его, чтобы отвезти на материк. Почему ты это сделал?

— Он оскорбил меня, ударил по лицу. Я не мог не ответить.

— А девушка? Что она здесь делает?

Лицо Андреа сделалось суровым.

— Я хотел попросить, чтобы вы никому не говорили о том, что видели Бьянку Гальяни. Амато собирался взять ее с собой, но теперь будет лучше, если слухи об этом не дойдут до жителей деревни.

— Амато не говорил, что с ним будет дочь Леона. Я думал, он едет один, — растерянно произнес Витале, разглядывая испуганное девичье лицо.

— Теперь это неважно. Так вы никому не скажете?

— Не скажу. Но что станет с тобой, сынок?!

— Я отвезу тело на берег и признаюсь в том, что совершил, а потом будет видно. Главное, спасти честь Бьянки.

Витале кивнул. Если речь шла о мщении или спасении чести, истинный корсиканец не боялся ни опасности, ни страданий, ни смерти.

Добравшись до берега, Андреа пришвартовал лодку и помог Бьянке выбраться на сушу. Он смотрел на едва колышущиеся под легким ветром пряди волос на ее лбу, на изящный овал лица, на стройную фигурку и башмачки, которые остались сухими. Андреа знал, что в его распоряжении осталось всего несколько секунд для того, чтобы запечатлеть в памяти этот светлый, наивный образ, образ девушки, из-за которой его судьба и жизнь переломились пополам.

Ему хотелось, чтобы Бьянка что-нибудь сказала, но она молчала, и тогда он промолвил:

— Постарайся пробраться в дом незамеченной и, если получится, сделай вид, что спала.

Она быстро пошла по тропинке, и Андреа смотрел ей вслед. Потом повернулся к лодкам. Надо было вытащить тело на берег и сообщить жителям деревни о том, что случилось. Андреа не хотелось думать о поступке, осквернившем его понятие о человечности, он не желал, чтобы раскаяние или страх сокрушили остатки его воли. Он чувствовал, что в ближайшем будущем ему понадобится немало выдержки и сил.

После того, что произошло на чердаке, Кармина была похожа на тень. Случалось, не слышала обращенных к ней слов, двигалась медленно, словно во сне, все валилось у нее из рук. Она старательно избегала Дино и испуганно вздрагивала при виде Джулио. Ей было мучительно стыдно вспоминать о том, сколь беззастенчиво она навязывалась первому и с какой страстью отдалась второму, пусть не зная, что ее обманывают. Между тем Дино ничего не замечал, а Джулио выжидал, как выжидает хищник, знающий, что добыча никуда от него не уйдет.

Между тем Кармина была веселой, живой, упрямой девушкой, и ей не хотелось думать, будто действительностью правят разочарования сердца, бесплодные ожидания, преступный обман. В конце концов она решила вновь поговорить с Дино.

Кармина подкараулила его ранним утром возле винного погреба и попросила помочь поднять наверх два полных кувшина. Дино спустился следом за ней в темноту, где привычно пахло вином, виноградными выжимками и дубовыми бочками.

Очутившись внизу, Кармина встала так, чтобы преградить ему путь к отступлению, и промолвила:

— Я решила поговорить с собой еще раз, последний раз. Но прежде хочу узнать: ты не передумал?

Дино нахмурился. Ему было больно ее обижать, но он был обязан сказать правду:

— Если дело касается чувств, доводы разума имеют мало значения. Тут все просто: или да, или нет.

— И что ты мне ответишь?

Дино вздохнул:

— Я говорю «нет». Это ясно как день, и я не в силах ничего изменить.

Раненная в самое сердце, она смотрела на него во все глаза. Ей хотелось его обнять, ощутить сквозь тонкую ткань рубашки твердые мускулы его рук и плеч, ощутить сладость его губ, услышать стук его сердца.

Карминой овладело неумолимое желание сделать невозможное реальным, а раздельное — единым, добиться своего любой ценой.

Она распустила шнуровку корсажа, и на волю выпрыгнули две белые, полные, упругие груди, которые с такой страстью целовал Джулио.

Дино отшатнулся.

— Не надо, Кармина! Я не могу и… не желаю.

Она тряхнула густыми, вьющимися волосами и проговорила, едва сдерживая иронию и гнев:

— Разве у тебя есть невеста?

— Пока нет, но это не значит…

Она прервала его настойчивым жестом и с нажимом произнесла:

— Я не хочу, чтобы ты на мне женился, я хочу, чтобы ты меня полюбил!

— Я уже сказал, что этого никогда не будет. Ты добра и красива, но я не испытываю к тебе иных чувств, кроме братских. Прости за прямоту, но я не желаю тебя обманывать.

Кармина пнула кувшин, и вино растеклось по полу. Одновременно из ее глаз хлынули слезы отчаяния, злобы и боли.

— Ты просто трус! Когда отец выберет для тебя невесту, ты пойдешь с ней под венец покорно, как ягненок на заклание, даже если у нее будет один глаз и три ноги! — воскликнула она и добавила: — Будь ты проклят, Джеральдо Гальяни! Я тебя ненавижу!