— Смотри, куда идешь! — бросил молодой офицер.

Незнакомец посторонился и ничего не ответил, однако Амато задел его пристальный, мрачный взгляд.

— Что это за заморыш? — довольно громко произнес он, обращаясь к Бьянке.

— Андреа, сын женщины, которую в Лонтано считают сумасшедшей. Беатрис Санто.

— Беатрис Санто? Не та ли, что обвиняла вашего отца в убийстве ее мужа?

— Да, она самая, — сказала девушка и нахмурилась, но после вновь улыбнулась.

Увидев, как Бьянка засмеялась и что-то ответила идущему рядом с ней молодому военному, Андреа опустил глаза и ускорил шаг, чтобы догнать сестру.

Увидев Орнеллу Санто живой и невредимой, Джулио Гальяни вытаращил глаза и едва не свернул себе шею, провожая ее взглядом.

Заметив это, Дино спросил брата:

— Чего ты на нее уставился?

— Неважно, — процедил Джулио и заметил: — Эта безумная девчонка похожа на колдунью. А еще она очень живучая!

— Это верно.

— Надеюсь, когда-нибудь она переломает кости, прыгая по скалам! — добавил Джулио.

Дино ничего не ответил. Внезапно он принялся мечтать о том, какой могла бы быть его, нет, не жена, а… возлюбленная. Он думал не о тех желаниях, которые пробудил в нем грубоватый, чувственный Тулон, а о непостижимом слиянии душ. Дино догадывался, что его отец и мать никогда не любили друг друга, и подозревал, что такая же участь ждет его самого. Он будет вынужден жениться на женщине, которую выберут родители, она станет верной помощницей в повседневных делах и заботах, но никогда не пробудит в нем глубокой сердечной жажды.

Орнелла Санто… Что-то в ней цепляло за душу: это тревожило Дино и пробуждало в нем непонятную досаду. Он сказал себе, что Джулио прав: эта девушка не заслуживает, чтобы к ней относились по-человечески. Он спас ее от смерти, рискуя собой, а она набросилась на него с кулаками!

Встретившись глазами с Джулио Гальяни, Орнелла гордо вскинула голову и презрительно фыркнула. Однако рядом с ним шел Дино, и она поспешно отвела взгляд. Она слишком хорошо помнила безмерную тревогу во взоре его серых глаз, когда он освобождал ее из плена зыбучих песков, и силу его рук, когда он нес ее к берегу. Его кожа была бархатистой и влажной, как у разгоряченного скакуна, а в волнистых волосах запутались солнечные блики. После случившегося вчера Орнелла не могла не признать, что не испытывает к нему прежней ненависти.

Когда Гальяни и их гость подошли к скромной каменной церкви, их окружил народ. Односельчане приветствовали Амато, как героя, и выражали соболезнования по поводу гибели его родных.

Леон убедился в разумности своего решения поселить молодого человека в своем доме, однако когда они возвращались обратно, Сандра сказала мужу:

— Мне кажется странным, что сын Марио Форни согласился остановиться у нас.

Глава семьи нахмурился: он не выносил, когда кто-то обсуждал, а тем более осуждал его поступки.

— Ты имеешь в виду ту давнюю историю? Тогда я был прав: Форни в самом деле таскал мое вино! Я всего-навсего уличил его в краже и рассказал об этом людям. Любой на моем месте поступил бы так же.

— Амато может думать иначе.

Леон покачал головой.

— Едва ли он затаил на нас зло. Теперь он взрослый мужчина, военный, человек, хорошо знающий жизнь.

Сандра хотела заметить, что корсиканец способен пронести чувство мести сквозь годы и никакие обстоятельства не смогут заставить позабыть обиду, но решила не спорить с супругом. Вместо этого она сказала:

— Он слишком много разговаривает с Бьянкой!

— Я не вижу в этом ничего страшного, — заявил Леон. — Едва ли ему удастся вскружить ей голову за десять дней!

Сандра молчала, глядя себе под ноги. Она могла бы сказать, что для того, чтобы влюбиться, достаточно одного мига, но знала, что муж ее не поймет. Леон обладал здравомыслием, практичностью и расчетливостью, но был поразительно слепым во всем, что касалось чувств.

Сандра думала о любви, как думала бы нищенка о бриллиантовой диадеме. Ей не было суждено ни полюбить, ни быть любимой; со временем она примирилась с потерей, и все же в ее душе сохранилось вспоминание о жажде чего-то невероятного и сильного, способного перевернуть и изменить жизнь.

В каждой женщине было нечто, роднящее всех дочерей Евы, и потому Сандра боялась за дочь. Бьянка отличалась от юных жительниц Лонтано не только внешностью; похоже, ее желания и мысли также были далеки от того, чем жило большинство островитянок.

Вечер прошел спокойно, как проходили все вечера в семье; Амато выглядел расслабленным и довольным, чего нельзя было сказать о Джулио и Дино. Присутствие молодого офицера явно действовало им на нервы.

Леон вновь расспрашивал Амато о жизни на материке, о войне, об армии, так что в конце концов братья почувствовали, что больше не в силах слушать о чужих успехах. Обоим начало казаться, будто жизнь стремительно вытекает сквозь пальцы, а счастье равнодушно проходит мимо.

Когда стемнело, Дино под каким-то предлогом вышел во двор: ему хотелось побыть одному.

Если верить рассказам Амато, жизнь за пределами острова меняется очень быстро, там дни не похожи друг на друга, как на Корсике. Дино не знал, хочется ли ему очутиться в том мире, однако мысли о нем волновали его воображение и будоражили душу.

Погруженный в раздумья, Дино невольно вздрогнул, когда кто-то окликнул его по имени.

Это была Кармина. Она стояла перед ним, прижав руки к груди и глядя ему в глаза.

— Что случилось? — спросил он, с трудом скрывая недовольство.

— Нам надо поговорить.

— Сейчас?

— Да. Пойдем, — сказала она и потянула его за руку.

Дино послушался; они остановились меж хозяйственных построек, где их едва ли могли заметить, и все-таки он тревожно поглядывал по сторонам.

— Не бойся. Если твой отец нас увидит, я возьму вину на себя, — сказала Кармина.

Дино стало стыдно, и он ответил:

— Я не боюсь. Что ты хотела сказать?

— Я больше не могу молчать. Ты мне нравишься. Я думаю о тебе, когда работаю, когда отдыхаю, когда ем, когда просыпаюсь и засыпаю. Ради тебя я готова на все. Потому мне нужно знать, как ты ко мне относишься! — выпалила Кармина.

Даже в темноте было видно, как горят ее щеки, а грудь тяжело вздымается в такт взволнованному биению сердца.

Дино так растерялся, что не мог вымолвить ни слова; между тем Кармина взяла его ладонь и приложила к своей груди — от этого бесстыдного и вместе с тем наивного жеста Дино бросило в жар.

— Если б ты знал, как у меня болит вот здесь! Прошу, не мучай меня!

Дино отнял руку. Кармина говорила ему о любви, а он не чувствовал ничего, кроме смущения и досады.