Моё перепуганное сердце провалилось куда-то в живот, и там взорвалось, щедро рассыпая жар в уши, щёки и кончики пальцев.

Ох, Крылатые хранители! Он сказал это! Как мне быть? Что ответить? Мне же…

– Это так… с этой меткой… мне, наверное, не стоит любить, Ри, я… – бормотала я в отчаянье, заливаясь краской от смущения. И удовольствия – любит! Всё-таки любит!

– Не люби, Касс, – он сделал ещё один маленький шаг от меня. – Не люби меня, пока мы не снимем твою метку.

– Ладно, – я коротко выдохнула, чувствуя облегчение из-за этой странной отсрочки, и в то же время дико жалея о ней. Жалея до боли в крепко сжатых коленках.

Я поймала его взгляд и тут же, смутившись, потупилась. Ужас, я ведь теперь не усну. Прямо как тогда в школе.

И «ладно» – какое-то неправильное слово!

– Я... Ри, я же всё равно не умею любить!

Вот! Так – правильно.

Наконец-то, я усилием истинно железной, скрипящей в суставах и сочленениях воли взяла себя в руки.

Тоже мне, мечтательница нашлась! Любовь – до добра не доводит. На тётю посмотреть только. Хотя Реми – конечно, не такой.

Парень понимающе усмехнулся, и я поспешила сменить тему, пока снова не начала таять под его пронзительным взглядом:

– А почему ты спросил моё желание только сегодня? А не в школе например?

Реми замялся.

– Ты всё-таки отличная актриса, Касси. Ты была так безразлична к драконам, и вообще ко всему вокруг, даже ко мне, что я не знал, не видел – твоего желания.

– Ну, я вообще мало-эмоциональная.

Парень нагло хмыкнул. Да уж, сегодня я – целый вулкан эмоций. Но это всё от неожиданности. Пусть не думает!

Я тоже хмыкнула, всем видом выражая несерьёзность, и не удержалась от шпильки:

– А ты – ты сам виноват в моём безразличии к тебе. Нечего было трепать языком перед дружками.

– Так и знал, что ты тогда меня услышала. Дурак я был мелкий.

– Был? – поддела я его со смешком, хотя в душе трепетала. Неужели он помнит тот случай?

– Ну, пожалуй, и сейчас дурак. Давно надо было поговорить серьёзно. Может, успел бы увезти тебя до всего этого.

– Не напоминай, – я поморщилась. – Самой тошно от того, как я попалась на дядины уговоры. Но он был таким жалким после смерти тёти, а мне было так плохо. И на душе, и просто физически плохо. Голова раскалывалась постоянно, с утра до вечера, спать почти не могла. А он так волновался обо мне.

– Голова болела? – заинтересовался Реми. – И как? Прошла?

– В смысле? – Я удивлённо на него уставилась. – Это же было почти три месяца тому.

– Больше не болит?

Снова дурацкой вопрос. Но я вдруг поняла, к чему он клонит.

– Хм, знаешь, –  я потёрла виски, бросив взгляд на безлунное небо. – А ведь головная боль прошла. Наутро, после того, как на руке появилась метка.

Реми протяжно выдохнул и взлохматил свои волосы.

А я просто взорвалась пониманием!

Эти страшные ночи, когда обе луны насмешливо пялились в окна, не давая уснуть, а в голове с каждым звуком будто лопалась струна. Ох, как я жалела тогда о своём сказочном слухе. С пробками в уши становилось ещё хуже, с ними – я слишком хорошо слышала себя, свою кровь, свои рвущиеся в голове мысли. Мне было невыносимо плохо и до безумия жалко тётю Амелис. И совершенно всё равно, на что соглашаться. Я даже не видела, кто нанёс метку. Только обжигающую боль в руке – это было даже приятно для разнообразия, немного отвлекло от головной, – а потом всё затопила темнота.

– …и я наконец-то уснула. Проснулась здоровой. Печаль не ушла, но боли с бессонницей больше не мучили.

– Да. Тебя точно травили, – постановил Реми, которому я, похоже, вывалила все свои воспоминания о кошмаре тех дней.

– Травили! Чтобы я согласилась на заррхову метку! Сволочи! – меня охватила невыносимая злость и просто всепоглощающая ненависть.

К ним всем: к дяде Тадди, убившему (пусть и не собственноручно) тётю и обманувшему меня, к Корвину, которому лишь бы потешиться, ко всем драконам вместе!

У меня даже в глазах потемнело, а затем левая рука будто в огонь окунулась.

И я застонала, скрипя зубами.

Реми испуганно прижал меня к груди. Мы зашатались, словно пьяные, Реми шептал, утешая:

– Тихо-тихо, моя хорошая! Думай о чём-то весёлом и нейтральном! Ну, помнишь, как мы мороженое воровали в младшей школе? Ты отвлекала, а я…

Он что-то бормотал, а я никак не могла отрешиться от застилавшей глаза злости. А боль в руке только росла...

– Как же я их всех ненавижу-у-у, – провыла я и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась.

Слёзы потекли рекой.

На каких-то останках женского самолюбия (развито оно у меня до предела!) отвернулась от Реми, чтоб хоть он не видел меня облике кровавого панда, склонила голову над плечом. Слёзы ненависти заскользили по руке, прокладывая ручейки, которые, достигнув метки, вдруг – словно погасили её.

От резко нахлынувшего облегчения я снова пошатнулась, но Реми держал меня крепко.

– Тебе лучше? – губы друга снова оказались в опасной близости от уха, и меня пробрало ознобом.

– Умгу, – голос совсем сел, и проговорить что-то вразумительное не получилось.

– Все будет хорошо. Держись, моя девочка. А я пороюсь в библиотеке отца, она у нас большая, и поищу, как можно если не снять, то хоть заглушить твою метку.

– Отрезать руку – проще всего, – пробормотала я, чувствуя, как ноги и руки становятся ватными.

– С этим не спеши, – так серьёзно ответил друг, что я не удержалась от истеричного смешка. – Что-то придумаем. Ты пока старайся не думать о драконах.

– Легко сказать, да трудно сделать, – пробормотала я.

– Ты сильная, – заявил друг, служивший мне подпоркой последние минуты. Противореча логике и реальности.

На самом деле, по мне словно трак проехал, и без подпорки-Реми я давно лежала бы на мощёной белым булыжником дорожке, под ажурным заборчиком соседей, и просто-таки фонтанировала своей силой, ага.

– И не говори, – я рассмеялась, явно срываясь в истерику.

ГЛАВА 6. Ночные взлеты и пролеты

Не знаю, сколько бы