Филиппу после женитьбы были выделены для проживания дворец Тюильри и замок Сен-Клу. Мать Генриэтты, вдовствующая английская королева, переселилась в отведенный ей небольшой замок Коломб. Тюильри немедленно сделался центром придворной жизни. Хотя штат у молодой герцогини был небольшой, к ней стекались все, кто считал себя принадлежащим к высшему обществу Парижа, частенько туда наведывался и молодой король. По всеобщему мнению, Мадам в дополнение ко всем ее качествам обладала чем-то таким, что поднимало ее на уровень королевы и чего бедная Мария-Терезия была совершенно лишена. К тому же выяснилось, что супруга короля беременна и излишнее напряжение от выполнения представительских обязанностей может повредить здоровью будущего наследника короны. Поэтому Людовик уговорился с месье и Мадам, что они втроем возьмут в свои руки организацию развлечений в замке Фонтенбло, куда на лето отправился двор.

Вереница выездов на природу и на охоту, катаний на лодках по каналу, купаний в реке, концертов, театральных представлений и балетов, ужинов и балов, без масок и в оных, отличалась высоким вкусом, непринужденностью и безудержным весельем. Это привлекало ко двору все больше дворян и прекрасных дам. Так зарождалась концепция самого роскошного двора Европы.

Во время этих празднеств Генриэтта все чаще появлялась рядом с королем, нежели со своим супругом. Поначалу это льстило ее мужу, ибо она явно затмевала королеву, но постепенно успех жены стал вызывать у месье бешеную ревность. Действительно ли Генриэтта увлеклась своим деверем или хотела взять реванш за то пренебрежение, которое Людовик выказывал ей в ее несчастливом детстве? Дать ответ на этот вопрос могла только она сама. Во всяком случае, всем было ясно, что король потерял голову от своей очаровательной невестки. Лето в Фонтенбло выдалось жарким, и чрезвычайно популярными стали верховые прогулки по окрестным лугам и лесам, затягивавшиеся далеко за полночь. И король, и Генриэтта были великолепными наездниками. Мадам также отличалась в искусстве танца, что и продемонстрировала ко всеобщему восторгу, исполнив главную роль богини Дианы в балете «Четыре времени года». Представление состоялось в июле на берегу пруда и имело огромный успех. Свидетельством расстановки сил при дворе тем летом служит картина придворного художника Миньяра, который изобразил Людовика в виде Аполлона, а по правую сторону от него – Генриэтту в одеянии мифологической пастушки. Королева и месье также присутствуют, но в виде явно второстепенных фигур.

По уши влюбленная в мужа королева упала на колени перед Анной Австрийской и стала умолять ее наставить Людовика на путь истинный. Мать, как женщина набожная и высоконравственная, сама была недовольна создавшимся положением и принялась читать мораль как сыну, так и невестке Генриэтте, что, впрочем, не произвело на них особого впечатления, но весьма разозлило Людовика. Он уже примерил на себя роль абсолютистского монарха, после кончины Мазарини вывел мать из состава Государственного совета и не желал выслушивать нотации, подобно провинившемуся мальчику. Молодой человек, в котором кипела кровь его темпераментного деда Генриха IV, нервничал, часто впадал в раздражение и даже похудел, что заставило любящую мамашу призвать докторов, пичкавших короля настоем из цветков пиона и красной розы с добавлением жемчуга, растворенного в купоросном масле. Увидев, что ее увещевания не оказывают никакого воздействия на поведение Генриэтты, Анна Австрийская обратилась за помощью к ее матери. Но и вдовствующей английской королеве не удалось урезонить свою непокорную дочь. Влюбленных неудержимо тянуло друг к другу, но они не видели возможности вырваться из-под надзора «старых дам», как они вежливо именовали своих родительниц.

На помощь пришла хорошо знакомая читателю графиня Олимпия де Суассон, к тому времени уже ставшая матерью троих сыновей, но ничуть не остепенившаяся. Она успела сдружиться с Генриэттой и, являя собой женщину весьма легкомысленного поведения, была горазда на рискованные выдумки. Дама предложила воспользоваться так называемой «ширмой», т. е., молоденькой особой, за которой Луи начал бы притворно ухаживать, отгоняя все подозрения от истинного предмета его любовных устремлений. Ему предложили три кандидатуры: хорошеньких барышень Бонн де Пон и Франсуазу де Шемеро из числа фрейлин королевы, а также семнадцатилетнюю мадемуазель Луизу де Лавальер из штата Мадам.

Король послушно начал проявлять знаки повышенного внимания к девице де Пон, и та была готова принять их, но тут переполошились добродетельные родственники фрейлины. Боясь впасть в немилость у Анны Австрийской, они срочно отозвали ее в Париж под тем предлогом, что тяжело болен ее дядя, маршал д’Альбре. Надо сказать, что девица попала из огня да в полымя: пятидесятилетний дядя, первостатейный распутник, был здоровехонек и немедленно по уши влюбился в свою очаровательную племянницу. В скобках скажем, что именно в доме дяди Бонн сдружилась с будущими фаворитками короля, Мадам де Монтеспан и Мадам де Ментенон, существенно поспособствовав устройству последней на службу гувернанткой к побочным детям монарха.

Король счел, что отъезд Бонн де Пон в Париж был делом рук матери, и напрямую высказал Анне Австрийской претензию, чтобы «она поумерила свое благочестивое рвение». Он переключился на мадемуазель де Шемеро, отчаянную кокетку, но, видимо, красавица переусердствовала в стремлении заполучить венценосного любовника, и Луи предпочел ей застенчивую, мечтательную, мягкосердечную, еще не испорченную развращенными нравами двора провинциалку, семнадцатилетнюю Луизу де Лавальер.

Широко известно, чем неожиданно обернулась затея Олимпии де Суассон, – после пятидесятилетнего перерыва во Франции была возрождена должность официальной любовницы короля. Надо сказать, что при самом горячем желании подражать французским правителям на такой безнравственный шаг не решилась ни одна монархия Европы. С начала августа 1662-го уже Генриэтте пришлось выступить в роли ширмы для нового увлечения короля. Опять-таки, то ли с горя, то ли в отместку неверному возлюбленному, она снизошла до того, что стала благосклонно принимать ухаживания графа де Гиша, который будто был создан для роли романтического любовника: красивый, изысканно любезный, непревзойденный сочинитель нежных, проникнутых безудержной страстью писем, великий мастер на изображение всех видов амурных переживаний. Этот воздыхатель еще более усилил ревность месье (который, надо сказать, теперь был весьма огорчен тем, что братец-король предпочел его жене безликую особу из штата фрейлин герцогини), и семейной жизни высокородной супружеской пары больше уже не было суждено вернуться в нормальное русло.

Мы еще неоднократно будем возвращаться к судьбе Генриэтты Английской, ибо эта женщина сумела оставить по себе след в истории Франции. Как далеко зашло увлечение Людовика ХIV своей невесткой? Никто из историков не может дать на этот вопрос сколько-нибудь определенный ответ, но я сочла нужным привести здесь небольшой, однако весьма интересный эпизод.

1 ноября 1661 года королева Мария-Терезия родила сына, каковое событие сопровождалось всенародным ликованием и окончательно упрочило ее положение в королевской семье: будущее династии обеспечено! Беременная герцогиня Генриэтта Орлеанская также надеялась, что, родив сына, она восстановит мир и спокойствие в своей семье. Когда же 27 марта 1662 года она разрешилась от бремени дочерью, то была настолько расстроена, что потребовала выбросить младенца в реку. Естественно, это безумное пожелание сочли бредом измученной родами женщины, и Мария-Луиза стала старшей из двух дочерей супружеской четы герцогов Орлеанских, которым было суждено достигнуть совершеннолетнего возраста (всего Генриэтта до своей ранней смерти перенесла восемь беременностей). Им повезло, ибо их мачеха, Елизавета-Шарлотта, принцесса Пфальцская, относилась к ним точно с той же любовью, как к своим собственным детям.