Окончив текст, я отправил его Милинкевичу. Тот из редакторского самолюбия поправил два-три слова и передал в корректорскую. Вскоре я получил полосу на вычитку. Мой материал был набран в рубрике под названием «Возрождение», занимавшей целый разворот. Помимо прочего там обнаружился подробный рассказ о реставрации памятника Кутузову перед зданием администрации, сводка городских дорожных работ и занудное повествование о ремонте каких-то труб. Особенно умилила меня восторженная статья о бизнесмене, облагородившем территорию возле одного из пригородных водоёмов.

«На протяжении десяти последних лет Столяровский пруд, когда‑то являвшийся любимым местом отдыха горожан, был заброшен, – прочитал я. – Его затянуло ряской, дорожки в окружающем парке заросли травой, а скамейки уничтожили вандалы. Предприниматель Михаил Михайлович Фердыщенко не только на собственные средства заасфальтировал подъезд к пруду, но и организовал прокат рыболовного снаряжения и торговлю напитками для отдыхающих. В парке также работают тир и танцплощадка. Вход стоит недорого – пятьдесят рублей для взрослых и двадцать – для детей».

Под материалом красовалась фотография жизнерадостного толстяка с отвисшими бульдожьими щеками и нахальными глазами навыкате. В руках он держал исполинских размеров рыбу. «Двадцатикилограммовый карп, пойманный М. М. Фердыщенко в Столяровском пруду», – гласила подпись.

Я усмехнулся, вспомнив, что означенный пруд – часть городского Парка воинской славы. Такие объекты по закону в аренду сдавать нельзя, следовательно, Фердыщенко захватил его самовольно. Собственно, схема эта, отсылающая к классической проделке Остапа Бендера у Пятигорского провала, известна хорошо. В один прекрасный день в пустующий парк завозятся торговые палатки и игровые автоматы, а на входе появляются шлагбаум и билетная касса. Посетители, как правило ничего не понимающие в юридических тонкостях, расстаются с деньгами безропотно, ну а с редким бузотёром, набравшимся наглости потребовать уставные документы, побеседуют мордовороты‑охранники… Ближе к Москве подобные фокусы давно не прокатывают, и по их поводу строчатся не хвалебные статьи, а заявления в прокуратуру. В Терпилове же это всё ещё радостная новость, к тому же свидетельствующая о неком возрождении. Весёленькое тут у них «возрождение»: крохотный заказ для бывшего промышленного гиганта, покраска старого памятника да жулик‑бизнесмен, прибравший к рукам общественный пруд… Я понял, что нахожусь на местной фабрике грёз, производящей глянцевые иллюзии для обитателей этого серого, грязного, похожего на гетто городка. Но одна ли «Терпиловка» виновна в распространении розового тумана, мешающего жителям узреть правду? – задумался я. – Сны видят те, кто желает их видеть, и не будь местной прессы, люди забывались бы иначе, прячась от сырой повседневности в наркотическом или алкогольном угаре. Так что если рассуждать с философской точки зрения, то газета при всей своей сервильности и беспринципности, выполняла всё-таки и некую профилактическую функцию. Этот вывод приятно успокоил меня (ох уж эти маленькие мещанские радости!), но ненадолго. Память безжалостно воскресила посёлок миллионеров, посещённый накануне утром. «Воздушные замки для одних строят для того, чтобы сохранить реальные другим», – мелькнуло в голове, и едва зацветшая уютная мысль увяла под иссушающим ветром реальности.

С досады захотелось пить, и я спустился на первый этаж, чтобы взять в торговом автомате банку сока. Возвращаясь, ещё на лестнице уловил звуки спора, возобновившегося в моё отсутствие.

– Ну а что делать, куда идти, если у тебя совсем нет никаких вариантов? – кричал высокий возбуждённый голос, по которому я узнал Александра. – Вот если совсем-совсем ничего, и при этом денег – ни копейки?

– Если нет денег, работать надо, – флегматично отвечал ему Францев.

В этот раз разговор при моём появлении не прервался, спорщики лишь перешли на драматический шёпот, впрочем, хорошо различимый в тиши кабинета.

– Ну а где заработаешь? – напряжённо бормотал блондин, перегнувшись через стол. – Если вот человек живёт в деревне, если ни вкалывать там негде, ни учиться, если он даже до города доехать не может – и тех копеек нет. Как тогда быть?

– Кто хочет – найдёт возможность.

– Ну какую, какую возможность? – уже не сдержавшись, во весь голос вспылил Саша. – Сам‑то ты что бы делал?

Францев не ответил, отвлёкшись на что‑то в бумагах.

– Вот вы рассудите нас, – нетерпеливо развернулся ко мне молодой человек. – Я утверждаю, что наш народ спивается от депрессии и из-за отсутствия перспектив, а вот он, – парень трагически вытянул руку в сторону оппонента, – кричит, что алкоголизм – генетическое заболевание. Деды, мол, бухали, и нам велели. Кто, по-вашему, из нас прав?

– Я не знаю сути дела, – растерялся я, переводя взгляд с разгорячённого и раскрасневшегося молодого человека на Францева. Тот смотрел с ироничным сочувствием – вот и вы, мол, попались нашему забияке. – Тут надо опираться на какие‑то исследования, данные, которых у меня нет, и я…

– Исследования, данные! – отчаянно махнул рукой Саша. – Да вы по сторонам гляньте! Даже не надо в деревню тащиться, хоть город наш возьмите: работать негде, учиться тоже, все должности заняты кумовьями да друзьями чиновников, собственное дело не начнёшь без взяток. С места тут не сдвинешься, на взлёте сбивают! Вот от тоски-то люди и тянутся к бутылке. А этот утверждает, – Саша зло зыркнул на Францева, – что социальные условия не причём, главное, видите ли, генетика!

– Да потому что так и есть, – презрительно процедил Францев. – Мухи, мой друг, отдельно, а котлеты отдельно. Никакой связи между пьянством и отсутствием этой твоей, выражаясь по-научному, социальной мобильности, не существует. Не потому Ванька-дворник бухает, что не смог вылезти в депутаты или накалякать диссертацию – ему всё это до фонаря. Он потому боярышник глушит, что батька его лакал горькую, да и дед с прадедом – тоже. Вот тебе, кстати, и условия.

– Ну что за примитив! – звонко, словно в гонг ударив, возразил Саша. – Почему обязательно дворник? У нас полно работящих, умных людей, которые на минимальной зарплате живут! И которым в их духоте рыпнуться страшно, потому что семья, малыши, кредиты, обязательства… Как ему работу сменить, в какое-нибудь дело вложиться, когда любая неудача на корню всю его жизнь подкосит!

– Всё это нытьё от лени и тупости, – хладнокровно остановил Францев. – Не можешь на нынешней работе заработать, так новому чему научись. Информационный век на дворе, интернет вон под рукой. Кто ж ему виной, что он не за образованием в сеть лезет, а за порнухой и приколами?

– Ерунду ты болтаешь! – продолжал бушевать Саша. – Выдумал идиллическую какую-то картину, а жизни не знаешь! Да даже умеет он интернетом пользоваться (а это один из пяти), какой в этом прок?

– Ну как какой? Образование получит, работу найдёт.

– Где, в деревне своей подыхающей?

– Да хотя бы через тот же интернет, на удалёнке.

– Ну что